– Может, выпьем кофе?
Мама любит кофе, но еще больше она любит «ходить пить кофе». То есть найти кафе или закусочную, сесть за столик и ждать, пока кто-нибудь спросит, какой тебе подать кофе, и принесет его с пенкой и шоколадной посыпкой. Она всегда делает вид, что выбирает, и всегда заказывает капучино. Особенно ей нравится, если сахар подают в маленьких длинных бумажных пакетиках. Она всегда прячет парочку в сумку, чтобы отвезти домой, потому что «они могут пригодиться». Как именно, я не представляю. Я видела горы этих пакетиков у нее в кладовой, и некоторые лежат там долгие годы. Мы находим тихий маленький итальянский ресторанчик в стороне от центральной улицы. Там уже сидят посетители (в любую минуту я могу узнать, сколько именно), потому что время идет к обеду.
– Хочешь перекусить?
– А ты что-нибудь будешь?
Она всегда так делает. Ей всегда нужно считаться с окружающими. Если я буду пирожное, то она тоже. Если нет, она все равно будет, но сперва мне придется убедить ее, что я не против. Кажется, она всю жизнь провела, пытаясь вписаться, а я – наоборот. Я заказываю два капучино и сладкую сдобу для мамы и снимаю свое длинное бархатное пальто. После кусачего ветра на променаде внутри очень тепло, и у нас ярко-вишневые щеки и носы. Я говорю маме, что мы напоминаем пару пьянчужек, и поэтому предлагаю заказать бутылку вина. Но она почти не слушает, у нее есть дело поважнее – считать.
Я оглядываюсь и вижу, что заняты уже почти все столики. Всего в нескольких метрах от нас сидят две женщины, они увлечены беседой. Они склонились друг к другу, и их близость несомненна. Та, что сидит ко мне лицом, кажется смутно знакомой. Маленькая и опрятная, лет пятидесяти, с каштановыми волосами и строгой стрижкой. Она одета со вкусом, в голубой костюм и сапоги по колено. Ее подруга – куда более крупная дама, с весьма своеобразным чувством стиля, судя по аляповатому орнаменту на атласной блузке и массивным серьгам. Приносят наш кофе, выпечку и маленькую миску с сахаром в бумажных пакетиках.
– Сорок девять. Очень вкусная выпечка.
Теперь моя очередь невнимательно слушать. Я мучительно пытаюсь вспомнить, откуда знаю нашу соседку. Перечисляю про себя все периоды собственной жизни и встреченных людей. Она с работы. Я познакомилась с ней на работе. Но, черт возьми, кто она такая?
– Я так рада, что у тебя наконец появился мужчина.
От удивления я чуть не проливаю кофе. Я ничего не рассказывала ей про Гидеона. Мама немного расслабилась и понимающе мне улыбается.
– Так когда ты собиралась мне про него рассказать? И не вздумай ничего отрицать, я случайно встретила Епифанию, и она рассказала мне, что ты с кем-то встречаешься.
Я не могу удержаться от смеха. Почти уверена, Гидеон стал основной темой для обсуждения среди моих друзей, как только они узнали.
– Ну, я собиралась тебе рассказать. Скоро. Но мы встречались всего несколько раз, и, возможно, там ничего серьезного…
– Я слышала совсем другое. Эдвард сказал Епифании, что он очень хорош собой, прекрасный мужчина и что вы очень друг другу подходите.
Мама откусывает кусочек булочки и ждет ответа. По-моему, она наслаждается происходящим.
– Ему нравится Хайзум?
Она хорошо меня знает. Наконец я сдаюсь.
– Да, он обожает Хайзума. И да, он прекрасный и замечательный и очень мне нравится. Вот! Теперь ты довольна?
Мама тянется и берет меня за руку. Внезапно она становится серьезной.
– Сильнее, чем ты можешь представить, – немного помолчав, она продолжает. – Все мы любили Габриэля, но ты была… Но ты его мать. Представить не могу, каково тебе пришлось. Но я не только потеряла внука, все эти годы мне пришлось наблюдать, как единственная дочь блуждает со стиснутыми зубами, словно ее собственная жизнь превратилась в мучительную пытку. Мне столько раз хотелось что-нибудь сказать или сделать, чтобы как-то растрясти тебя, вывести из страданий.
Она делает глоток кофе, но не отпускает моей руки.
– Помнишь, когда ты была маленькой, мы возили тебя в тот замок? Ну, с лабиринтом?
Помню. Я, своевольная малявка лет шести, вырвалась из маминой руки и одна убежала в лабиринт. Разумеется, я там потерялась и, когда папа и мама нашли меня, была в ярости от разочарования и рыдала от страха. Все еще помню панику, охватившую меня в окружении этих высоких темных стен, и ужас, что мне никогда не выйти.
Мама опускает чашку.
– Еще долгие годы мне снились кошмары об этом дне. Я слышала твои крики, но не могла тебя найти. И точно так же я чувствовала себя все время после смерти Габриэля. В конце концов, мне осталось лишь верить, что тебе хватит мужества и сил найти собственный выход из лабиринта, куда тебя загнал траур по Габриэлю. И теперь, глядя тебе в глаза, я верю, что ты нашла его.
Теперь из моих глаз текут слезы, и мама протягивает мне бумажную салфетку. Это была самая долгая речь из всех, что она произносила со времен смерти Габриэля. Мы никогда не были семьей, где легко делятся такими эмоциями. Подобные разговоры всегда вели другие люди. Но сейчас я очень рада, что у нас тоже наконец состоялся такой разговор. Мы допиваем кофе, и мама уходит в уборную, пока я оплачиваю счет. Когда она возвращается, то рассказывает с видом ребенка, выдающего секрет о шалости, что женщина, которая кажется мне знакомой, держится за руки со своей «подругой». Когда мы уходим, мамина сумка задевает пальто крупной женщины, висящее на спинке стула. Я поднимаю его, выпрямляюсь, начинаю извиняться и вдруг вижу перед собой полностью накрашенное лицо заместителя главного пожарного.
– Какая приятная встреча. Прекрасно выглядите. Как вам Брайтон?
Леди Т. бы мною гордилась. Я не растерялась, а вот бедняга Боб так ошарашен, что сумел только выдавить улыбку и так сильно вцепился в руку спутницы, что ее пальцы начинают белеть. Кстати, о спутнице. Удача явно на моей стороне.
– Миссис Льюис, как вы? Позвольте представить вам мою маму. Чудесная погода, правда? Нам особенно повезло, ведь мы приехали только на выходные.
Миссис Розамунда Льюис: мировой судья и член комитета полиции, известная как убежденная сторонница традиционных семейных ценностей и самопровозглашенная королева высокой морали. Верная жена Ховарда и мама двух мальчиков-подростков. В определенных кругах ее долго подозревали в тайной гомофобии. Но оказывается, она по другую сторону баррикад.
Уже на улице мама спрашивает, откуда я знаю Боба.
– Сейчас он заместитель главного пожарного, но я знала его еще простым чиновником, когда работала в совете.
Она раздумывает какое-то время.
– Получается, он лесбиянка?
Не знаю, мама. Правда, не знаю.
54
Салли похитила мои похороны.
Только звали ее не Салли, а Феба – в честь матери, Лили Филлис Фебы, чьи инициалы у меня на кольце. Последний раз я видела ее на неделе, перед отъездом в Брайтон, как обычно в парке, после обеда. Было промозгло и холодно, и солнце почти село, но Салли улыбалась, на ее щеках играл румянец. Увидев нас, она радостно помахала рукой и бросила Хайзуму несколько кусочков хлеба. Я постояла с ней, пока она не закончила кормить ворон, а потом она взяла меня за руку, и мы дошли до закрытого зимой кафе и уличной эстрады. Разговор был невозможен, потому что она была в спутанном режиме, но он был и ни к чему, мы прогуливались в приятном молчании. Когда мы дошли до ворот, она сердечно обняла меня и велела «отвалить и сдохнуть». А потом сделала так сама.
