Чистая окись углерода не обладает ни запахом, ни вкусом. Гемоглобин в человеческом организме не отличает ее от кислорода. Когда первая порция холодного угарного газа попадает в ноздри Жир-Панды, он чувствует, как нити реальности начинают расползаться. Через двадцать секунд его дыхание останавливается.
Убедившись, что он мертв, Вилланель возвращает шланг на место. Когда речь идет о профессионале такого уровня, как подполковник Чжан Лэй, вскрытие, несомненно, будет проведено тщательнейшим образом, и истинную причину его смерти установят довольно быстро, но посеять пару зерен путаницы не помешает.
Присев на колени, Вилланель изучает распростертую на полу сестру Ву. Когда она зажала молодой женщине рот рукой в латексной перчатке и вколола тщательно отмеренную дозу эторфина, та, прежде чем вырубиться, успела еле слышно удивленно мяукнуть. Уже прошло несколько минут, а ее лицо остается изумленным; она очнется через полчаса.
Последний штрих художника: Вилланель снимает с сестры Ву трусы и кладет их на голову Жир-Панды. Затем достает дешевый мобильник, купленный за наличку пару часов назад, и фотографирует его с разных сторон, выбирая ракурсы понепригляднее. Последним кликом фотографии с уже заготовленным комментарием рассылаются на полдюжины адресов – самым влиятельным китайским блогерам и диссидентам. По крайней мере, эту историю китайский истеблишмент замять не сможет.
Если во всех борделях мира и есть какое-то общее правило, то оно гласит: входящие клиенты не должны сталкиваться с уходящими. В доме на Данфэн-роуд к выходу ведет задняя лестница, и Вилланель, переодевшись, пользуется именно ею. На улицах влажно, там до сих пор полно туристов и прогуливающихся семейств, и никому нет дела до молодой европейской женщины в бейсболке с рюкзачком за спиной. Потом под давлением – а в ближайшие дни и недели на улочках и в переулках Старого города зададут много неудобных вопросов – пара свидетелей припомнят, что на бейсболке был логотип команды «Нью-Йорк Янкиз» и что темно-русые волосы женщины были собраны в хвост, а затем все эти смутные впечатления выльются в молву: подозреваемая – американка. Но, к сильному огорчению разведки и полиции, ее лица не вспомнит никто.
Десятиминутной прогулки достаточно, чтобы избавиться от телефона, батареи и сим-карты – они обретают покой в мусорных баках разных ресторанов. Халат, перчатки, маска и шапочка вместе с газовым цилиндром в авоське с камнями отправляются на дно реки Хуанпу.
Через пару часов Вилланель лежит в ванне с декоративными ножками – квартира на десятом этаже в элитном квартале «Шанхайская французская концессия» – и размышляет о сегодняшнем убийстве. Вода благоухает экстрактом стефанотиса, стены – нефритового цвета, шелковые занавески волнует легкий бриз.
Как всегда в таких ситуациях, поток ее эмоций то нарастает, то спадает. Она удовлетворена удачно сделанной работой. Тщательное предварительное изучение, изобретательное планирование, и – чистое бесшумное убийство. Смог бы кто-нибудь еще убрать Жир-Панду столь же стильно, столь же гладко и легко? Она мысленно проигрывает его последние секунды. Изумление в глазах, когда их взгляды встречаются. И вслед за этим – любопытство, затем понимание и принятие, когда он уже начинает отплывать в бездонные глубины.
Еще она довольна своей ролью. Пьянящее чувство – стоять в неподвижном центре вращающегося мира, осознавая, что ты – орудие судьбы. Видеть, что ты не проклята, а напротив, одарена грозной силой, – неплохая компенсация за годы лютых унижений, прожитые под именем Оксаны Воронцовой.
Однако одно унижение тех лет она переживает по-прежнему остро: момент, когда ее отвергла школьная француженка Анна Ивановна Леонова. Одинокая женщина под тридцать, Леонова буквально боготворила рано развившиеся языковые способности проблемной ученицы и, не обращая внимания на грубость и испорченность Оксаны, была полна решимости раскрыть ей глаза на мир за серыми пределами Перми. По выходным они встречались у Анны в ее крошечной квартирке, обсуждая Колетт и Франсуазу Саган, а однажды – в тот памятный вечер – ходили в театр имени Чайковского на оперу «Манон Леско».
Оксану озадачивало ее внимание. Никто и никогда не уделял ей столько времени. Она сознавала, что Анна Ивановна дарит ей нечто бескорыстное, близкое к любви. Умом Оксана понимала это чувство, но отдавала себе отчет, что сама на него не способна. Физическое влечение – другое дело, и она ночи напролет проводила без сна, мучимая голым вожделением к своей учительнице, но даже это чувство умела выразить лишь угрюмым пустым взглядом.
Не то чтобы Оксана в подростковом возрасте была неопытна в сексе. Ей уже довелось познать и мужчин, и женщин, и она с легкостью манипулировала и теми, и другими. Но с Анной она мечтала о пиршестве чувств, о чем-то гораздо большем, чем послепивная возня за баром «Молотов» или жесткий язык охранницы из ЦУМа, которая, поймав ее за кражей, повела в туалет и там в обмен на молчание зарылась лицом между Оксаниными бедрами.
Она попробовала – лишь однажды – зайти дальше. Это было в тот вечер, когда они ходили на «Манон Леско». Они сидели на последнем ряду балкона, и Оксана склонила голову к плечу учительницы. Когда Анна в ответ обняла Оксану, у той от наплыва эмоций перехватило дыхание.
Под плывущую вокруг музыку Пуччини Оксана протянула руку и положила ладонь на грудь Анны. Та мягко, но решительно ее убрала и, когда через мгновение Оксана вернула ладонь на место, повторила жест с той же решительностью. В эту игру Оксана мысленно играла много раз.
– Прекрати, – спокойно сказала Анна.
– Я тебе не нравлюсь? – прошептала Оксана.
Учительница вздохнула.
– Оксана, разумеется, ты мне нравишься. Но это не значит…
– Не значит что? – Она приоткрыла губы, в полумраке ища взглядом губы Анны.
– Не значит… это.
– Тогда пошла ты на х… вместе со своей гребаной оперой, – прошипела Оксана, не сдерживая рвавшийся наружу гнев. Она встала и, спотыкаясь, побрела к выходу, потом сбежала по лестнице и выскочила на улицу. Город стоял залитый ночными огнями цвета серы, в свете фар на Коммунистической улице кружился снегопад. Мороз пробирал до костей, и Оксана поняла, что забыла в театре куртку.
Но от гнева ей было наплевать на все. Почему Анна Ивановна ее не хочет? Вся эта культура – конечно, хорошо, но от Анны ей нужно больше. Ей нужно видеть желание в глазах. Видеть, как все, что дает ей власть над Оксаной – ее доброта, ее терпение, ее хреновое целомудрие, – растворяется в сексуальном подчинении.
Но Анна воспротивилась этому преображению. А ведь она чувствовала в точности то же самое – и Оксана это знала, ведь она ощутила, как под ее рукой трепещет сердце женщины. Это было нестерпимо, непереносимо. И там, у ступеней театра, засунув руку в джинсы, она стояла, пытаясь выдохнуть из себя все свое отчаяние, пока ее колени бессильно не опустились на покрытый льдом тротуар.
Анна простила ей историю в театре, но Оксана Анну так и не смогла простить до конца, и в ее чувствах к учительнице появился нездоровый, злой оттенок.
