Позже, перед сном, я спросила, разозлился ли папа за то, что она дала Реджи три доллара. Мама ответила, что нет, но я не поверила. И спросила, действительно ли папа прав и Реджи – лишь ленивый пьянчуга. Мама сказала, что некоторые бездомные именно такие, но вряд ли это относится к Реджи. И добавила, что, даже будь это правдой, она бы все равно дала ему три доллара. Мол, не ей выбирать, кто из них по-настоящему голодает, а кто притворяется.
– Помощь – это когда помогаешь всем, Мэри. Даже если они сами не знают, что попросили.
Я согласилась, что в этом есть смысл, потому что он есть.
И до сих пор ничего не изменилось.
Вот в чем дело, Из, прямо сейчас помощь нужна моей маме. Я знаю это наверняка, даже если она сама не в курсе.
До связи,
Мэри Ирис Мэлоун,
бродяга с Самэритэн-авеню
13. На виниле все звучит лучше
– Прости, время не подскажешь?
Я поднимаю глаза от дневника и едва не наворачиваюсь со скамейки. У незнакомца сросшиеся брови, густые усы, миллион прыщей, очки с толстенными стеклами на носу и чересчур потрескавшиеся губы.
Так. Много. Всяких. Штук.
К горлу подкатывает легкая тошнота, но я сдерживаюсь.
– Простите, я просто…
«…не знаю, на какую часть вашего лица лучше не смотреть…»
Моргаю, сглатываю и наконец могу выдавать:
– Да. – Достаю телефон из рюкзака. – Почти час.
Он уходит, оставляя меня пялиться на мобильник. Двадцать восемь пропущенных звонков. Двадцать шесть от Кэти. Два от папы.
Прогресс.
Урна возле скамейки так и манит. Я могла бы просто выбросить эту глупую штуковину, раз и навсегда избавиться от Стиви Уандера и его завываний. Но все же нехотя убираю телефон вместе с дневником в рюкзак, марширую к билетной кассе и протягиваю в окошко ваучер.
– Путешествуешь одна? – плаксиво тянет дама по ту сторону, чавкая жвачкой.
На сей раз я подготовилась и вооружилась новой стратегией:
– Да, мэ-эм. Понимаете, папа отправил меня в Кливленд, чтоб пожила с матерью. Они развелись в начале года – трагедия шекспировских масштабов, потрясшая меня и толкнувшая на самоубийство. Но вот серьезно, как это сделать?
Ни капли не впечатленная дама продолжает жевать.
– Знаю, знаю, – киваю с улыбкой, – и пока вы не сказали, да, я подумала о снотворном, но сколько нужно таблеток? На свою удачу, я проглотила достаточно, чтобы навредить, но маловато для финальной точки. Обреченная бродить по улицам Кливленда, грустное дитя с половиной мозга, и все при виде меня шепчут: «Вот девчонка, которая облажалась и в жизни, и в смерти». Так что да, с таблетками покончено, но машина в гараже… звучит многообещающе, как по-вашему?
Она выдувает пузырь размером с грейпфрут, затем берет мой ваучер и взамен протягивает билет:
– Рейс шестнадцать семьдесят семь, до Кливленда. Отправление в час тридцать две. У тебя тридцать минут, детка.
– Спасибо, – благодарю я, забирая билет. – Вы просто чудо.
Центр города снаружи гудит от движения и музыки. Туристы, молодые и старые, толпятся в обувных мастерских, музыкальных магазинах и лавках с винтажными гитарами в надежде урвать чуток скидок на День труда. В дюжине витрин вживую играют группы, точно манекены, рекламирующие грохот вместо бархата. И хонкитонки, бог мой, хонки-тонки! Прежде я полагала, что это такие тихие бары, полные странных людей, заговорить с которыми мне бы и в голову не пришло. На самом деле это отвратительно громкие бары, полные странных людей, заговорить с которыми мне бы и в голову не пришло. Я шагаю мимо одного, где группа орет что-то о «грудастой телке» – наверное, своего рода официальный гимн хонки-тонк-баров. Я уже завидую себе пятиминутной давности, еще ничего о них не знающей.
Через дорогу вижу статую Элвиса в натуральную величину, и внезапно все остальное теряет значение. Покрепче сжимаю рюкзак и протискиваюсь сквозь толпу, чтобы посмотреть поближе. Статуя печальная, хотя и совершенно нереалистичная. Впрочем, волосы смотрятся как надо. Как в его поздние годы. И я вдруг понимаю, что мама была бы в восторге. Пусть мое путешествие далеко от совершенства, но я уже посетила Грейсленд и Нэшвилл – два города, напрямую связанных с Кэшем и Королем Элвисом.
Хороший знак.
Еще раз оглядевшись, засовываю большие пальцы в карманы джинсов, цепляю на лицо самую дебильную рожицу и насвистываю и улыбаюсь. Показывайте мне свои шляпы, сапоги, хонки-тонки и грудастых телок. Я Мэри Ирис Мэлоун, экстраординарная туристка.
За статуей находится магазинчик шляп. Собрав каждую каплю мэлоунской целеустремленности, захожу внутрь. Полы деревянные, люди громкие, музыка – что-то-с-чем-то… Первая попавшаяся на глаза шляпа вся в черно-белых пятнах. Из чистого любопытства беру ее и смотрю на бирку: «ИЗ НАСТОЯЩЕЙ КОРОВЬЕЙ ШКУРЫ». Одновременно круто и отвратительно.
Я делаю глубокий вдох.
Надеваю шляпу.
Гляжу на себя в зеркало.
Кладу ее на место.
И ухожу.
Если что, этого никогда не было.
Следующие девяносто секунд я толкусь в соседнем обувном, затем минут десять – в музыкальном магазе. (Серьезно, так и называется – «М-А-Г-А-З». Ничего сложного. Даже проще на целых две буквы.) Любовь к винилу – слабость, которую я унаследовала от матери и которой очень горжусь. У меня был проигрыватель задолго до того, как мои одноклассники решили, что это круто. А когда до них наконец дошло, я никого в это носом не тыкала. На виниле все звучит лучше. Это не модное веяние. Это факт.
Я едва не покупаю альбом «Remain in Light» группы «Talking Heads» в почти идеальном состоянии, но сама же себя отговариваю. Неизвестно, какие еще расходы ждут меня здесь и в Кливленде. Кстати об этом…
Питательный или нет, шайбобургер наверняка полностью из меня вышел во время рвотного случая в туалете. То есть я чертовски голодна. Подхожу к ближайшему лотку с тако, заказываю три карнитас с дополнительной порцией кинзы и съедаю все по дороге обратно к станции. Там, стараясь не поднимать головы (вдруг Пончомен где-то рядом), встаю в очередь на свой рейс у выхода «В». Через пару минут очередь начинает двигаться. Я сую руки в карманы джинсов и стискиваю мамину помаду.
Дерьмо.
Надо было купить пластинку «Talking Heads».
Ей бы понравилось.
2 сентября, 13:32
Дорогая Изабель.
Мама была величайшим будильником всех времен и народов. Каждое утро без исключений она раздвигала шторы, впуская в комнату свет, и говорила одно и то же:
