Синтез пытается найти более выгодное эрзац-удовлетворения, нежели то, какое дает существующий симптом, и в то же время отыскать лучший способ уклонения от страха и совладания с ним. В этом он принимает как данность силу наказующей инстанции («Сверх-Я», а в терминах религии – божественное требование искупления). Аналитическое разрешение конфликта, ведущее к страху и вине, напротив, исследует любые притязания вины и искупления и заменяет их другими. Например, Иисус не ценил жертвы, предписанные законом Моисея во искупление и во очищение вины. Он объяснял заповеди святой любящей волей Небесного Отца, он отрицал искупление как попытку утолить мстительность и даже правосудие Божие, и признавал наказание только как орудие божественной любви. Вместо расплаты, выглядевшей, словно штраф, он настаивал на раскаянии и перемене взглядов, при этом к любви, к преданию себя доброй воле Божией, любви к ближнему, и – только как следствие этих условий – любви к самому себе.
Коллективный невроз навязчивых состояний рушится тогда, когда вождь окажется несостоятельным, – тогда исчезнет вера в его любовь, уменьшится давление, рождающее страх (страдания, опасности, причины для боязни), и усилится доверие к собственным мыслям, чувствам и воле, а также способности любить.
Преодоление протестантской ортодоксии произошло благодаря некоторым родственным движениям. Мы укажем несколько. Самое важное проявление их единства – устремление к христианской любви. Преодоление ортодоксии нерелигиозными методами – за рамками нашего исследования.
Снова к любящей вере Христовой. Себастьян Кастеллио, баптисты и квакеры
Себастьян Кастеллио
Уже при жизни Кальвина появился благочестивый христианин, ученый, всей своей жизнью показавший, что совершенная христианская любовь изгоняет религиозный страх и его проявления в навязчивых идеях. То был француз Себастьян Кастеллио (1515–1563), директор школы, позднее проповедник в Женеве (1541–44). В юности он жил в Базеле в жестокой нужде и был корректором в типографии. Из-под его пера вышли важные филологические и теологические работы, а с 1553 года он преподавал греческий в университете Базеля.
Сутью теологии Кастеллио стала любовь к Богу. У всей нашей жизни нет никакой другой цели, кроме той, на которую указывает Иисус: претворять в жизнь любовь к Богу и к ближнему
[854]. Пылко и трогательно он взывает: «О, если бы Илия снова сошел с небес; если бы жаром своего духа и слова принес с небес огонь любви и возжег жертву нашей молитвы, чтобы впредь мы славили только одного Бога!»
[855]. Для него любовь – это высочайший и самый важный признак настоящего благочестия
[856].
Учение о двойном предопределении он мужественно называет чудовищным
[857]. Согласно этой теории, Бог делает вид, что зовет к себе всех людей, но при этом сохраняет возможность спасения для привилегированных. «Этот Бог похож на ребенка, который держит привязанную за ниточку птицу, открывает ей окно и говорит: Улетай! – Он предложил нам спасение, но при таком условии, исполнение которого от нас не зависит, и даже исполнить которое он нам не разрешил» (ibid.).
Христос у Кастеллио тоже совершенно другой, чем у Кальвина. У него вызывало ужас сожжение еретиков. «Кто захочет стать христианином, – пишет он в Traité des Hérétiques
[858], – когда он видит, что тех, которые исповедуют имя Христа, христиане мучают огнем, водой и мечом без сострадания, обращаясь с ними хуже, чем с разбойниками и убийцами? Всякий подумает, что Христос – это Молох или какой-то подобный ему бог, если он хочет, чтобы людей приносили в жертву и сжигали заживо. Кто захочет служить Христу при условии, что если он во многих спорных вопросах разойдется во мнениях с имеющими власть и право на насилие, то его сожгут заживо и при этом по приказу Христа, и более жестоко, чем в быке Фаларида? Даже если он воззовет ко Христу из пламени и изо всех сил закричит, что он в Него верит? Положим, что Христос, судья нас всех, присутствовал бы при этом и сам огласил приговор и разжег костер; кто бы не сказал тогда, что Христос – это сатана? Ибо что еще может сделать сатана, как не сжечь призывающих имя Христа? О, Христос, творец и царь мира, Ты видишь это? Неужели Ты ожесточился и стал совершенно другим? Когда Ты был на земле, не было никого ласковее Тебя, никого нетерпимее к несправедливости. Как агнец перед стригущим, не отверзал Ты уст своих, хотя Ты был избит, поруган, коронован терниями, распят между разбойниками; Ты был презрен, но молился за тех, кто причинил тебе эту несправедливость. Неужели Ты так изменился? …О, Христос, неужели Ты повелеваешь и одобряешь такое?»
В отличие от Кальвина, для которого грехопадение Адама было непоправимым и служило поводом для вечных адских мучений, Кастеллио писал: «Важно, чтобы милосердие Христа было столь же сильно и действенно, как грех Адама»
[859].
Из-за веры в любовь Кастеллио отвергает антропологический пессимизм. «Или Адам согрешил против своей природы и виновен, ибо обладал свободой; или его неотвратимо влекла эта природа, сотворенная Богом, и тогда не он, а Бог – исток зла»
[860]. Кастеллио выступает за первое допущение.
Он невероятно человечен в смысле любви к людям. По сравнению со зловещей фигурой Кальвина с его жестокой и грубой бранью, похожей на град камней, Кастеллио добр и кроток, и уже благодаря этому можно догадаться, кто лучше понял дух Евангелия. Как только не клял его Кальвин: богохульник, клеветник, разбрехавшийся пес, христопродавец, нечестивец, грязное отродье, бродяга, разбойник, никчемный бездельник – памфлет Кальвина назывался «Клеветы никчемного бездельника» и заканчивался фразой: «Да удушит тебя дьявол, сатана!»
[861]. Кальвин выставил Себастьяна на осмеяние, сказав, будто тот, как обычный вор, крадет хворост. Кастеллио отвечал кротко и мягко – трогательный знак чистоты его совести и искреннего отношения ко Христу. Упрек в воровстве он легко опроверг и ответил, что в дни его жесточайшей бедности, в которых виноват был сам Кальвин, он на глазах у всех багром доставал из Рейна плывущие бревна – и занимался этим наряду со всеми, ибо им разрешили, а Совет даже наградил его с друзьями за помощь в предотвращении угрозы
[862]. С достоинством и смирением он защищается от оскорбительных и несправедливых обвинений Кальвина. Власть женевского реформатора, который обрушился на великодушного защитника божественной и человеческой любви словно высший ненавистник, даже в Базеле доходила до того, что Кастеллио не дали напечатать памфлет в свою защиту, который он назвал, с намеком на обвиняющий его труд Кальвина, Der Flößerhaken («Лесосплавный багор»). Та же участь постигла и другой памфлет, направленный против еще одного памфлета Кальвина, где тот пытался показать, что еретиков нужно усмирять мечом. Приверженцы Кальвина затеяли против Кастеллио очень серьезный процесс, и, видимо, это ускорило смерть Себастьяна, которая постигла его 29 декабря 1563 года
[863].
