Вопрос о том, считал ли Иисус себя Мессией, все еще остается спорным. Бультман полностью отрицает
[251] у Него мессианское сознание, однако большинство ученых его признает. Некоторые даже считают его, как мы слышали, центром жизни Иисуса. О том, что он мог упразднить закон только в том случае, если сознавал себя рангом выше Моисея, мы уже упоминали. Для нашей задачи несущественно точное выяснение этого вопроса. Преодоление страха зависит от того, кем считают Иисуса. И то, что Он, по меньшей мере, после изгнания торговцев из храма – а своими последователями еще и ранее – некоторое время считался долгожданным Мессией, никто не оспаривает.
Таким образом, Иисус, как приносящий исцеление, занимает более высокое положение у своих последователей. Несмотря на Его трогательную бедность, слабость
[252] и простые человеческие качества, несмотря на Его ограниченные знания о планах Отца (о времени пришествия Царствия Божьего, Мк. 13:32), он производит впечатление божественной личности
[253]. Он вождь, который способен управлять массами, хотя Он хочет возвысить их до личной свободы, потому что Он любит так, как никто не любил, и отдает Свою жизнь как выкуп за многих (Мк. 10:45, Мф. 20:28). Последнее выражение стало предметом множества споров. – Очевидно, что здесь Иисус говорил о том, что по собственной воле приносит в жертву Свою жизнь ради дарования свободы многим; таким образом, смерть Его становилась жертвой, совершенной из любви, и это самый важный элемент в преодолении страха. Идет ли здесь речь о выкупе людей из власти демонов или вины; является ли кровь Иисуса чем-то вроде штрафа или компромиссного соглашения с кредиторами о жизни многих, право на которую утеряно вследствие греха, так что эта расплата приобретает искупительный характер; были ли идеи Павла внедрены в иное, хоть и несколько похожее утверждение Иисуса – предположение, основанное на неплохих, но не несомненных свидетельствах, – имеет для нашей проблемы второстепенное значение
[254].
Думаю, справедливо толковать так. Иисус хотел освободить евреев и человечество в целом от господства страха, вызванного чувством вины, от немилосердия, от духа принуждения, исходящего от раввинов и фарисеев, и от власти греха. Он хотел дать им новую любовь – сияющую любовь, освещающую жизнь, свободную от страха и дающую им силы исполнить божественную волю к любви. Для того чтобы суметь осуществить этот акт освобождения и учитывая противодействие людей – как результат их эгоистичных желаний, – Иисус должен был пожертвовать своей жизнью. В этом смысле он отдал ее как выкуп. Это была не разновидность бартера, а действие, которое следовало предпринять для того, чтобы освободить людей от некой формы рабства; без этого предложение веры через любовь и любви через веру было бы напрасным. Если бы Иисус не подтвердил свое учение о любви собственной смертью, причиной которой стала человеческая жестокость, выраженная в религии, лишенной любви, Он не стал бы посредником для спасения и творцом благодати. Без выкупа, которым являлась Его жертва, лучи безгранично прощающей и помогающей любви не проникли бы в глубочайшие бездны фанатичной ненависти. И если бы не было выкупа, то мы бы могли отвернуться от Иисуса как от добродушного и сентиментального утописта, которого опровергли факты. Мк. 10:45 не дает ни малейшего повода для внесения теории искупления, созданной в духе иудейства и писаний апостола Павла, в аналитическое учение о милости и прощении, которое проповедовал Иисус.
Вероятно, слова Вернле прозвучат чересчур восторженно: «Где бы ни появился Иисус, там даже в страдании и горе наступал праздник»
[255], но, без сомнения, можно осмелиться сказать так: оттуда, где с верой принимали Иисуса, демонам страха приходилось мчаться прочь.
Элементы, усиливающие страх
Учением и делами Иисуса можно восхищаться как гениальным достижением в душевной терапии. Да, такое суждение будет зависеть исключительно от точки зрения критика; и одно только учение не придало бы свершениям Иисуса характера революции. Его отвергали бы как мечту благородного, но далекого от жизни и наивного оптимиста, иногда с сочувствием, а иногда и с презрением, и перед лицом жуткой реальности отлагали бы в сторону, кто с сожалением, а кто, может, и с удовольствием. Психологически не представить, чтобы Иисус мог воплощать свои идеи пусть и возвышенно, но столь однобоко; это опровергают все наши знания законов непрерывности мышления
[256]; и тогда Его слушатели, чтобы поверить Его словам, должны были обладать независимостью мышления, чего мы им приписать не можем.
В Евангелиях не раз говорится о словах, делах и чувствах Иисуса, легко дающих повод к появлению страха, и в истории этот страх был вызван не раз. Мы коснемся их лишь слегка и противопоставим им факты, изгоняющие страх.
Бог – это не только добрый, прощающий грешников Господь, не только приветливый, улыбающийся, «добродушный» Небесный Отец: будь Он таким, его бы с полным правом обвинили в слабости и сентиментальности; его бы отвергли на основании жестоких реалий, и Он бы утратил ту дань благоговения перед таинственным и сверхъестественным, без которой не может возникнуть настоящее благочестие. Согласно учению Иисуса, Бог может быть и ужасным, очень далеким от сентиментального прощающего Бога. Он может наказать так сурово, что это пугает. «Кто скажет брату своему: безумный, подлежит геенне огненной» (Мф. 5:22). Ничего себе равенство кары и греха, если мерить принятой меркой! Бог не только своим детям не дает подняться над злом, но низвергает даже неверующих иудеев – «сынов царства» – во тьму, где будет плач и скрежет зубов (Мф. 8:12).
Гостя, который пришел на праздничную трапезу не в брачной одежде, царь (под которым в притче подразумевается Бог) приказывает связать и бросить в ту же тьму внешнюю (Мф. 22:13); впрочем, подлинность этого отрывка оспаривается, и на серьезных основаниях. – Подобное представление о Боге не может не вызывать страха. Наказание в виде вечных адских мук происходит не из любви, а из отделенной от нее и превосходящей ее справедливости, которая больше не признает Бога как абсолютное добро по отношению к каждому человеку и не считает, будто цель наказания – исправление.
Угрожающему Богу противостоят сатана и его царство – впрочем, в таком облике они дополняют Его и являются Его двойниками. Демоны спущены на людей и хозяйничают вовсю, особенно в душах человеческих, что доказывают болезни, особенно душевные. Область владычества сатаны велика. Царствие Божие и царство сатаны борются за господство, хотя и нельзя прилагать к каждому случаю метафизический дуализм
[257].
