Но этого не хватает для ответа на самый важный вопрос. Соответствует ли отношение католиков к страху намерениям Иисуса Христа? Ведь это и есть главный вопрос католической веры! Он выходит за пределы психологии и переходит в сферу истории и догматики. Наше мнение мы изложим в короткой заключительной части; а сначала мы должны рассмотреть, как страх преодолевали в протестантизме.
Глава 14. Мартин Лютер
Мы смогли достаточно подробно рассмотреть католичество – конечно, подробно для наших целей – благодаря его жесткой структуре и единой природе и даже несмотря на его непрерывное развитие. К протестантизму, у которого уже само название указывает на личностный принцип и на развитие личности, это не относится. Если в католичестве заложен элемент подневольности, хоть та и считается божественным законом и даже часто воспринимается как свобода, то название рожденной из него конфессии (хотя названиям нельзя придавать слишком большого значения) указывает на отделение от внешнего церковного авторитета, принуждающего к единству. Следовательно, уменьшаются вытеснения, религиозные течения развиваются быстрее, и проявления, в которых предстает эта деноминация, обладает величайшим разнообразием. При этом мы должны различать три главные фазы: это Реформация, изначальная протестантская ортодоксия и эпоха личностных проявлений внутри протестантизма. Все они явно основаны на определенном отношении к страху и к тому, как ему противостоять в соответствии с различиями в религиозных и нравственных взглядах.
Страх Лютера
Мартин Лютер среди реформаторов – эталон страданий от страха. Это говорит о нем очень много и очень мало. Очень мало, если говорить о творческом величии, о ценности его пророческой вести, о том, сколь истинно он понял божественную благодать и суть учения Иисуса Христа о спасении; а также о правильности или неправильности его догматических формулировок. И очень много, если говорить о его психологическом развитии как таковом, о вдохновенном озарении, заставившем его, как Павла или Будду, разорвать паутину законническо-аскетических требований; о том, как он отверг синтетико-символические способы успокоения страха через таинства и стереотипные компульсивные ритуалы; и о том, как он аналитическим путем дошел до понимания божественной благодати. Никто не ждет, что с помощью одних только психологических категорий и размышлений можно решить проблему Реформации в религиозном отношении. Но равно так же непреложно то, что без таких методов научный вопрос можно будет просто проигнорировать, и за этим явно последует ненаучный, но очень удобный переход к идее внезапных вмешательств из потустороннего мира без какой-либо психологической основы. Психология не может обременить себя некритичным принятием таких духовных чудес, равно как астрономия или биология не станут искать пристанища в чудесах и не будут отрицать существование естественных связей там, где этого хотелось бы Церкви. Психология должна проделать свою работу с еще большей тщательностью, ибо материала для исследования, – даже в случае Лютера, когда этот объем поистине огромен, – в силу необходимости гораздо меньше, чем при изучении живых людей. Явно случались и некие события частной жизни, о которых биограф должен был оставаться в неведении, и потому приходится работать дедуктивным методом.
Всю жизнь Мартин Лютер страдал от тяжелого страха. Воспитывали его сурово
[427]. По его собственному свидетельству, его жестоко били из-за пустяков и нежности он видел явно мало
[428]. Если розги забили в нем способность любить и породили страх, то религиозная вера и суеверия добавили ужас. Лютер признает: «Я с детства привык, что должен был испугаться или побледнеть, когда слышал имя Христа, ведь меня учили считать его строгим и гневным судьей» (c. 20). Страшные образы дьявола, демонов, привидений – вот чем с детства питали мальчика. Даже во взрослые годы Лютер вспоминал о жившей по соседству ведьме, которая с помощью колдовства убила одного проповедника и мучила мать самого Лютера. Свои школьные годы он провел под розгой «тирана и бичевателя», который бил его до пятнадцати раз на дню, так что школьные годы казались ему пребыванием в «аду и чистилище» (c. 33, ср.: c. 41). Шеель пишет, что не стоит считать такое злоупотребление телесными наказаниями правилом (c. 37), и не считает, будто страх и ужас не парализовали дух и речь Лютера, – но он упускает из виду, что пусть хроническая депрессия и не возникла, предрасположенность к страху могут создать даже мелкие травмы, и эти травмы проявляются под влиянием религиозных тревожных фантазий. Более того, невротики порой склонны учиться особенно старательно
[429].
Религиозный страх рано начал мучить Лютера, хотя до 1517 года он был «ярый папист» (c. 223). Страх перед гневом Бога и наказанием, посещавшие его искушения, страшный вопрос: «Когда ты наконец станешь благочестивым и сделаешь достаточно ради милости Божией?» подтолкнули его к монашеству (c. 242). Испытав ужас смерти 2 июня 1505 года, в Штоттернхайме (под Эрфуртом), когда рядом с ним ударила молния, он вскричал: «Святая Анна, помоги, и я стану монахом!» (c. 249). В дни учебы в университете Лютер, по его уверениям, все время ходил в печали (I, с. 252). Он отправился в монастырь, чтобы обрести покровительство для борьбы за милость Бога, которого он так сильно боялся (c. 253)
[430].
