Он поспешно вскочил и коленом зацепил край стола.
– Клэй… будь добр.
В первый раз Клэй вгляделся в лицо напротив. Это было мое лицо, только старше, и в глазах не было огня. Остальное – темные волосы и даже усталость – были те же.
Он аккуратно отодвинул стул, и тут Убийца поднял ладонь.
– Постой.
Но Клэй уже изготовился шагать, и не просто через порог.
– Нет, – сказал он. – Я…
Снова ладонь. Грубая и мозолистая. Руки рабочего. Он взмахнул ладонью, будто отгоняя муху от именинного торта.
– Тс. Ты думаешь, там что?
Это означало: «Что же заставило тебя все-таки приехать?»
Клэй слышал только насекомых. На одной ноте.
Потом – мысль о чем-то великом.
Он стоял, склонившись над столом. Он солгал, сказал:
– Ничего.
Но Убийцу это не обмануло.
– Нет, Клэй. Там то, что тебя сюда привело, но ты боишься, поэтому легче сидеть и спорить.
Клэй выпрямился.
– Да вообще о чем ты?
– Я говорю, это нормально…
Он оборвал фразу и не спеша окинул Клэя взглядом. Мальчишку, которого не мог обнять или потрогать.
– Не знаю, сколько ты вчера простоял там, под деревьями, но у тебя была причина выйти.
Черт.
От этой мысли обдало жаром.
Он видел меня. Весь день.
– Не спеши, – сказал Убийца. – Поешь. Потому что завтра я тебе должен показать – тебе нужно это увидеть.
Затопек
Что касается Майкла и Эбби Данбаров, то, пожалуй, пора спросить: в чем заключалось их истинное счастье?
В чем заключалась истина?
Истинная истина?
Начнем с художества.
Безусловно, Майкл умел писать хорошо, и нередко прекрасно: умел передать сходство, увидеть предметы особым образом. Мог это все положить на холст или бумагу, но всегда понимал: ему приходится трудиться в два раза больше, чем другим студентам, они все так или иначе успевали быстрее его. А поистине талантлив он был в одном только деле, которым и любил заниматься.
Он хорошо писал Эбби.
Несколько раз он собирался окончательно забросить учебу.
Его останавливало одно – оказаться в глазах Эбби проигравшим. Так что он доучился. Как-то вытянул на хороших письменных работах и приливах мастерства, когда вставлял ее хотя бы на задний план. Кто-нибудь всегда говорил: «О, вон тот кусок мне нравится». И труд, и талант включались только для нее.
Для дипломной работы он нашел выброшенную дверь и расписал обе ее стороны. На одной стороне Эбби тянется к ручке, на другой – уходит прочь. Входит она подростком: девочка в школьной форме, та самая мосластая нежность и бесконечность волос. А на обороте, уходит – на каблуках, с короткой стрижкой, серьезная и деловитая – бросая взгляд через плечо на все, что было между. Получая отзыв, он уже знал, что там будет сказано. И не ошибся:
Идея с дверью – довольно расхожий штамп.
Написано профессионально, и не более того, но признаю, что хотел бы познакомиться с героиней.
И знать, что происходило между этими моментами.
А что бы ни лежало между этими двумя образами, было ясно, что по другую сторону дверей у этой дамы все будет хорошо – особенно без него, как оно и вышло.
Вернувшись в большой город супружеской парой, они сняли небольшой домик на Пеппер-стрит. Номер тридцать семь. Эбби нашла работу в банке – в первом же месте, куда обратилась, – а Майкл работал на стройках и писал в гараже.
Удивительно, как быстро побежали трещины.
Не прошло и года.
Стали очевидны некоторые вещи, например, что все решения были ее идеями.
Снять этот домик, купить эти тарелки с черной каймой.
Они отправлялись в кино, когда это приходило в голову ей, а не ему, и если она, получив диплом, сразу вырвалась вперед, Майкл оставался все там же, на тех же строительных плитах; как будто она была жизненной силой, а он просто жизнью. Начало конца было таким.
Ночь.
Кровать.
Эбби вздохнула.
Он поднял голову.
– Что ты?
Она ответила:
– Не так.
И покатилось: «Покажи как», а в ответ – «Я не могу тебя больше учить» и «Что ты имеешь в виду?» И вот она села в постели и сказала: «Только то, что я не могу тебе все показывать, водить за ручку. Ты должен сам находить».
Майкла потрясло, как хладнокровно она обрушивала на него удары, а темнота тем временем прижималась к окну.
– За все время, что мы вместе, думаю, ты ни разу по-настоящему не…
Она умолкла.
– Что?
Она еле заметно сглотнула, готовясь.
– Не предлагал.
– Не предлагал? Ты про что?
– Ну, не знаю… про все – где нам жить, что делать, что есть, где, когда и как нам…
– Господи, я…
Она расправила плечи.
– Ты никогда не берешь меня, чтобы вдруг. Никогда не даешь почувствовать, что тебе нужно взять меня во что бы то ни стало. А все время это так, как…
Ему не хотелось знать.
– Как что?
Чуть смягчив тон:
– Как с мальчиком, которого я уложила на пол тогда, у себя в комнате.
– Я…
Но дальше ничего не последовало.
Только «я».
Я и ничтожность.
Я и оползание, и вещи, брошенные на спинку стула, – а Эбби еще не закончила.
– А может, и все остальное, как я сказала…
– Все остальное?
Комната казалась сшитой и должна была разорваться.
– Не знаю…
Она снова выпрямила спину для храбрости.
– Может, без меня ты бы и сейчас сидел в нашей дыре с этими, у которых все «говнюки», синие майки-алкоголички и прочее. До сих пор прибирался бы в сраной приемной и швырял кирпичи вверх следующему парню, который кидает дальше.
Он проглотил собственное сердце вместе с немалой порцией темноты.
– Но это я к тебе пришел.
– Когда у тебя собака умерла.
Эти слова больно обожгли.
– Собака. Долго ждала, чтобы спустить?
(Он не думал каламбурить, я уверен.)
– Никогда не думала. Просто вырвалось.
