Он как-то сразу меня ободрил, потрепав по затылку. В прикосновении было столько нежности, столько ласки. Море любви на расстоянии вытянутой руки.
– Он может убивать тебя сколько ему вздумается – но ты не дашь себя убить.
Он умел быть полезным тогда, до начала.
Что до Пенни, то болезнь подступала, а мы ничего не замечали. Женщину, которую мы знали всю нашу короткую жизнь – кажется, она ни разу даже не простужалась, – временами будто бы пробирала дрожь. Но она тут же отгоняла ее.
Были моменты явной дурноты.
Или раздавался ее кашель.
В начале дня ее, бывало, охватывала сонливость, но она работала так много и подолгу – что ж, мы думали, дело в этом. Как бы мы поняли, что причина не в Хайперно – где кишат детишки и микробы. Она всегда за полночь засиживалась над тетрадями.
Ей просто нужно отдохнуть.
А тем временем вы можете себе представить, как славно мы тренировались.
Мы боксировали во дворе, боксировали на крыльце.
Сходились под сушильным столбом, иногда и в доме – всюду, где только могли; сначала это были мы с батей, но потом стали пробовать все. Даже Томми. Даже Пенелопа. Ее светлые волосы начали понемногу седеть.
– Вы ее берегитесь, – однажды заметил отец. – У нее убийственный оверхенд левой.
Что до Рори и Генри, они никогда больше не ладили так хорошо, как тогда: кружась, сходясь, тузя друг друга, хлеща по рукам, по плечам. Рори даже разок извинился, и даже – о чудо – без ужимок, когда стукнул Генри немного ниже, чем позволяют правила.
В школе я терпел, как мог, – а дома осваивал защиту («Не опускай руки, следи за шагами») и нападение («Джеб отрабатывай весь день»), пока окончательно не приблизился момент сейчас-или- никогда.
Вечером накануне того дня, когда все произошло и мне пришлось наконец сцепиться с Джимми Хартнеллом, отец зашел в комнату, которую я делил с Клэем и Томми. Остальные уже спали на нижних ярусах нашей трехэтажной кровати, а я лежал без сна у себя наверху. Как обычно поступают дети, я закрыл глаза, когда вошел отец, и он, осторожно тряхнув меня за плечо, заговорил:
– Эй, Мэтью, а как насчет еще немного потренироваться?
Уговаривать меня не было нужды.
Но в этот раз, когда я потянулся за перчатками, отец сказал, что они не нужны.
– Как? – зашептал я. – Прямо кулаками?
– А когда ты выйдешь против него, перчаток не будет, – отвечал отец, но теперь он говорил как-то неспешно. – Я тут заглянул в библиотеку.
Я прошел следом за ним в гостиную, где он указал на старую видеокассету и старый видеоплеер (древний черный с серебром аппарат) и велел запустить. Как выяснилось потом, на самом деле он купил аппарат на какие-то отложенные деньги: начало рождественских накоплений. Читая название на кассете – «Последние великие боксеры» – я чувствовал, что отец улыбается.
– Прикольно, да?
Магнитофон заглотил кассету.
– Прикольно.
– Ну теперь жми пуск.
И вот мы молча смотрим на боксеров, сменяющих друг друга на экране; они появляются, будто президенты человечества. Сначала черно-белые: от Джо Луиса до Джонни Феймхона, Лайонела Роуза и Шугар Рэя. Затем цветные – Дымящийся Джо, Джефф Хардинг, Деннис Андрис. В ярких красках техниколора – Роберто Дюран. Канаты натягивались под их весом. Во многих и многих схватках боксеры оказывались на полу, но вновь поднимались на ноги. Такие храбрые и отчаянные нырки.
Ближе к концу кассеты я поглядел на отца.
Жар в его глазах.
Он закрутил звук совсем.
Погладил осторожно мое лицо.
Взял в ладони мои скулы.
Я думал, он что-то скажет о происходившем на экране, как-то прокомментирует. Но он только сидел и держал меня, мое лицо в своих ладонях в темной гостиной.
– Хочу сказать тебе, малыш: у тебя есть характер.
Это было тогда, до начала.
А еще до этого у Пенни Данбар случился такой день, утро, занятие с милой девчушкой по имени Джоди Этчеллз. Это была одна из ее любимых учениц, отстающая из-за дислексии, они занимались дважды в неделю. Страдающий взгляд, рослая, с толстой косой вдоль всей спины.
В то утро они читали под метроном – старый проверенный трюк, – и Пенни встала за словарем. В следующий миг она очнулась от того, что ее трясли.
– Мисс! – призывала Джоди Этчеллз. – Мисс!
– Мисс!
Пенни пришла в себя, увидела лицо Джоди и словарь, упавший в нескольких метрах поодаль.
Бедняжка Джоди Этчеллз. Казалось, она сама сейчас лишится чувств.
– Что с вами, мисс, что с вами?
Зубы у нее были идеально пригнаны друг к другу.
Пенелопа попыталась поднять руку, но почему-то рука плохо слушалась.
– Все хорошо, Джоди.
Ей бы отослать девочку: за помощью, за стаканом воды, да все равно куда, чтобы хотя бы отвлечь. Но нет – и в этом была вся Пенни, – она скомандовала:
– Ладно, открой книгу и найди, ну, слово «бодрый», например? Или «унылый»? Какое лучше?
Девочка, зубы и симметрия.
– Наверное, бодрый.
И она вслух зачитала синонимы:
– Бойкий… бравый… жизнерадостный.
– Хорошо, отлично.
А рука все не двигалась.
Потом школа, день настал в одну из пятниц.
Хартнелл с дружками принялись меня цеплять: прозвучали и «пианино», и «сбацай», и «цыпа».
Они жонглировали аллитерациями, сами того не понимая.
Чубчик у Джимми немного отрос – через несколько дней предстояла стрижка, – Хартнелл успел похудеть и подкачаться. Рот у него был маленький, как щель, прорезь в консервной банке, которую только начали открывать. Вскоре он растянулся в улыбку. Я направился к нему и, набравшись храбрости, заговорил:
– На большой перемене за спортплощадкой: смахнемся.
Лучшая новость, какую ему доводилось слышать.
Затем – ближе к вечеру.
Как она часто делала, Пенни читала детишкам – пока ждали автобусов. В этот раз «Одиссею». Песнь о циклопах.
Рядом мальчишки и девчонки в зеленом и белом. Привычный разбег причесок.
Она читала об Одиссее и как тот перехитрил чудовище в его же логове, и буквы плыли по странице, и ее горло превращалось в пещеру.
Закашлявшись, она увидела кровь. Брызги на бумаге.
Ее потрясла их алость: такая яркая и бесцеремонная. А в следующий миг она вновь оказалась в том поезде, в тот самый первый раз, когда увидела эти книги – эти названия, набранные по-английски.
