– У меня в мыслях не было отказаться от обещания, данного Номе. Я жил с тем, что рано или поздно окажусь в тюрьме. Потому что полная фальши жизнь, которую я вел, была мне ненавистна. Но я всегда надеялся, что когда-нибудь найдется человек, способный разобраться в грехах моей жизни. И я построил башню, хотя в этом не было никакой нужды.
И еще одно. У родителей Номы было цветочное хозяйство. Отец выращивал хризантемы и достиг в этом высот. До войны он делал для выставок кукол из цветков хризантемы. Нома мечтал, вернувшись с войны, наследовать отцовское дело и тоже выращивать хризантемы. У людей моего поколения эти цветы вызывают особые чувства. В конце концов, эта башня – дань уважения моему другу. Все-таки признаюсь: мысль забыть о своем обещании меня посещала. И если б меня окружали другие люди, может, я и смог бы…
Кодзабуро прервал свою речь и горько рассмеялся.
– Митараи-сан! Можно вопрос напоследок? Зачем вы так долго, до самого конца, разыгрывали клоунаду?
Мой друг помялся и ответил:
– Да я не разыгрывал. Просто у меня такой характер.
Я кивнул в знак согласия.
– Я так не думаю. Вы усыпляли мою бдительность. Стоило вам с самого начала продемонстрировать остроту ума, которой вы обладаете, я был бы более осторожен и вы не смогли бы меня провести. Подозрение закралось у меня вчера вечером, когда Эйко вдруг так захотела спать. Мелькнула мысль, не поставили ли вы мне ловушку. Это я теперь не жалею о своем поражении, но тогда в тревоге за Эйко просто места себе не находил.
Кодзабуро умолк и рассеянно посмотрел на Митараи.
– Кстати, а что вы думаете о моей дочери?
Митараи задумался. На его лице появилось выражение, будто он кого-то подозревает.
– Хорошая пианистка, очень хорошо воспитанная девушка, – наконец осторожно проговорил он.
– Хм-м. И?..
– Она – убежденная эгоистка, зацикленная на себе. Пожалуй, такая же, как я.
Кодзабуро Хамамото отвел глаза от Митараи и криво усмехнулся.
– У нас с вами много общего, но в данном вопросе мы расходимся принципиально. Хотя сейчас мне кажется, что вы правы…
Митараи-сан, я очень рад, что встретил вас. Сначала хотел просить вас объяснить все моей дочери, но потом подумал, что это будет слишком эгоистично с моей стороны.
Кодзабуро протянул правую руку.
– Для этого есть более подходящие люди, – пожимая ее, сказал Митараи.
– Имеете в виду тех, кто больше вас любит деньги?
– Тех, кто знает, на что их потратить. Ведь вы как раз к таким и относились?
После короткого рукопожатия они разошлись, чтобы больше никогда не встретиться.
– У вас мягкая рука. Непривычная к физическому труду.
Митараи усмехнулся.
– Если не будешь все время грести руками деньги, кожа не загрубеет.
Эпилог
Я насмотрелся на людей, и все они, все до единого, тщедушны и жалки, все только и делают, что вытворяют одну нелепость за другой да старательно развращают и отупляют себе подобных.
И говорят, что все это – ради славы.
Граф де Лотреамон «Песни Мальдорора», (пер. Н. Мавлевич)
Я стою на холме на том же самом месте; кажется, что это было только вчера.
Лето на исходе, а в этом северном краю можно говорить, что уже наступила осень. Ветер прижимает к земле сухую траву, еще не покрытую снегом; сине-фиолетовое море еще свободно ото льда.
Вселявший в нас страх дом, где были совершены преступления, сильно обветшал и превратился в огромный пылесборник, давший убежище паукам, устроившим в нем свои гнезда. Никто туда не ходит, никто не собирается в нем жить.
* * *
Женились Кусака или Тогай на Эйко Хамамото? Об этом ничего не слышно. Равно как и о том, что стало с Митио Канаи. Нам с Митараи пришло по почте уведомление, что Куми Аикура открыла бар в районе Аояма, однако ни он, ни я там еще не бывали.
В заключение этой истории Митараи поделился со мной исключительно важным обстоятельством, которое, я считаю, необходимо здесь изложить.
Однажды ни с то ни с сего он спросил у меня:
– Ты считаешь, Кохэй Хаякава заказал убийство Кикуоки у Кадзуя Уэды, только чтобы расплатиться за дочь?
– А что, есть еще какая-то причина? – спросил я.
– Думаю, да.
– Какие у тебя для этого основания?
– Все очень просто. Представь себя: Кодзабуро Хамамото отрабатывает свой удар сосулькой, которая скользит по лестницам. Одному это сделать невозможно. В то время как он регулировал положение масок на стене Зала тэнгу, кто-то должен был пустить сосульку с самой верхней точки. Кто бы это мог быть?
– Кохэй Хаякава?
– Именно. Только он, и никто другой. Так что Хаякава знал, что хозяин собирается убить Кикуоку, и…
– Попытался это предотвратить!
– Точно. Он думал спасти человека, которого считал почтенным и уважаемым, от бесчестия, каким покрывают убийц.
– Вот как?.. Но не получилось. Хамамото был полон решимости совершить задуманное, чего бы это ему ни стоило.
– Скорее всего, Кодзабуро-сан отправился в тюрьму, так и не узнав, как предан был ему его слуга. И, со свойственными ему добротой и благородством, до конца настаивал, что подготовил и осуществил операцию один, без помощников. Хаякава тоже никому ничего не сказал, все хранил в душе́.
– Но почему? Если он так уважал хозяина, почему не признался, что помогал ему экспериментировать с сосулькой?
– Думаю, из-за Эйко. Хаякава понимал, что значила для Кодзабуро дочь. Его вина как соучастника подготовки преступления была гораздо меньше, чем вина Хамамото. Хаякава предвидел, с какими трудностями может столкнуться по жизни оставшаяся сиротой Эйко, и знал, что понадобится человек, чтобы приглядывать за ней.
– Наверное, так оно и было.
* * *
Дом дрейфующего льда постепенно дряхлеет, и крен, заложенный при строительстве, приобретает символический смысл. Выполнив свою роль за отведенную ему очень короткую жизнь, он стремится вернуться в землю. А еще на фоне простирающегося за ним моря дом напоминает огромный корабль, медленно погружающийся в воду.
Недавно мне довелось побывать там, на севере, и ноги сами принесли меня на этот холм, с которым связано столько воспоминаний.
Солнце садится. Странное беспокойство охватывает меня. Высохшая трава шуршит под ногами. Ей осталось недолго; скоро ветер выбелит это место, покрыв траву толстым снежным одеялом и погрузив ее в сон…
