Любовь всего надеется. Надежда – это скрепа, связь веры и любви. Любовь выбирает лучшее в партнере, его возможную стойкость, верность, ответственность и стремится к этим качествам, то есть надеется. Надеется – значит не просто допускает, а ожидает и готовится к ним. Так, жена, после долгой отлучки мужа, узнав, что уже близко он, скоро приедет, готовится принять его в дом. Она не просто предполагает возможное, не просто ждет, но уже готовится. Надежда – это активное ожидание, это энергия приготовления, испол-ненности. «Блажен раб, его же обрящет бдяща»
[98].
Любовь все переносит. Терпению любви нет предела, это известно хорошо. Но «все переносит» не значит «не разумея, ЧТО переносит», не значит покорности и безрассудности. Что терпеть? Предательства, измены, насилие? Ответственность и опыт говорят, что иногда более терпеть нельзя. Если в отношениях терпеливость потакает греху и распаду, любовь разрушается. Тогда она может избрать исцеляющее «нет» – как разрыв, и отказ, и ответственность. Любовь зрелая может все перенести, сил у нее много, но кроме сил, у нее есть ответственность.
Любовь никогда не перестает. Два одинаково ценных для нас смысла можем мы усмотреть в этих словах апостола Павла: с точки зрения времени и с точки зрения деятельности. Первый смысл в том, что любовь – та самая добродетель, которая сохранится не только здесь, на земле, но и за гробом, в жизни небесной. Для любящих это великое счастье – знать и верить, что их любовь имеет непреходящий смысл; что любовь – не «гормоны», не плоть, но дух; что любовь имеет высшую ценность, и любящий прикасается вечности. Владыка Сурожский Антоний любил приводить слова одного французского писателя: «Сказать человеку: „Я тебя люблю“ – то же самое, что сказать ему: „Ты будешь жить вечно, ты никогда не умрешь…“»
[99]. Второй смысл – в непрекращающемся действии любви. Она всегда творит, действует неусыпно, непрестанно и не устает. Любовь продолжает действовать и тогда, когда сил нет, и кажется, что выхода не видно. Но выход находится, потому что в действенной любви более всего проявляется подобие человека Творцу, и Господь не оставляет любящих.
Эти «определения», данные апостолом Павлом, помогают отличить любовь от зависимости. Например, «любовь все покрывает и всему верит» – разве может вынести это зависимость? Напротив, ей часто сопутствуют мнительность и недоверие, зависимость нуждается в контролировании другого, потому что она не доверяет. В любви же рождается доверие, и вместе с ним – свобода. Ведь любовь налагает ответственность, взаимные обязательства, которые могут перерасти в несвободу. Очень важно не связать любимого, но «дать свободу», и уважать свободу, данную Богом. Митрополит Антоний, говоря о зависимости, подмечает: «Не слишком ли часто бывает, что если бы жертва нашей любви осмелилась заговорить, она бы взмолилась: „Пожалуйста, люби меня поменьше, но дай мне чуточку свободы!“»
[100] Так из любви и доверия следует свобода – не попустительство и равнодушие, а дистанция, на которую я могу отступить от любимого, уважая и доверяя его личному пространству.
Отцы-пустынники о любви
Древнее восточное христианство высоко ценило любовь. Представьте себе преподобного Исаака Сирина – сирийского пустынника и аскета VII века. Он был худой и от солнца черный, как головешка. Но как лирично писал о любви! Он сравнивал любовь с вином, но не с таким, которое оставляет после себя похмелье аффекта-страсти, а с иным: «Живущий в любви пожинает жизнь от Бога; любовь есть царство … Любви достаточно для того, чтобы напитать человека вместо пищи и пития; вот вино, веселящее сердце человека: блажен, кто испиет вина сего. Испили его невоздержанные и устыдились; испили грешники и забыли пути преткновений; испили пьяницы и стали постниками; испили богатые и возжелали нищеты; испили убогие и обогатились надеждою; испили недужные и стали сильны; испили невежды и умудрились»
[101]. Значит, любовь может стать «премудростью», которая учит всему: и аскезе, и мудрости, и надежде, и силе. Рискнем добавить к этим глубоким словам сурового аскета и наше психологическое упование: «Испили вина любви зависимые – и исцелились»
[102].
Некоторые скептики скажут: «Что монахи-пустынники понимали в любви!» Но послушайте, как говорит о соотношении плотской и духовной любви преподобный Иоанн Лествичник: «Видел я нечистые души, которые до неистовства пылали плотской любовью, но потом обратились к покаянию, и вкусивши вожделения, обратили вожделение свое ко Господу; и миновавши всякий страх, ненасытною любовию прилепились к Богу. Посему и Господь о целомудренной оной блуднице не сказал, что она убоялась, но что возлюбила много (Лк. 7. 47) и удобно возмогла любовию отразить любовь»
[103]. Преп. Иоанну было открыто, что любовь чувственная не так уж и далека от любви духовной. Более того, первая может стать второй, может возвыситься, обрести крылья. В том и заключается подвиг любви: не искажая любви чувственной, не отнимая у нее ее красоты, силы и исполнения, одухотворить ее до высоты богообщения. Любовь – это тот дар, который может совершать великие изменения.
В другом месте преп. Иоанн Лествичник пишет:
«Любовь по качеству своему есть уподобление Богу, сколько того могут люди достигнуть; по действию своему она есть упоение души; а по свойству – источник веры, бездна долготерпения, море смирения»
[104]. Так прослеживается глубокая и серьезная связь между смирением и любовью, которая пронизывает всю человеческую жизнь.
Еще одно святоотеческое слово – преподобный Максим Исповедник пишет: «Через эту силу любви человек добровольно освобождает себя от самого себя…Он собирает себя в единую простоту и тождество…. являя собою… наиединственнейший логос бытия и Бога»
[105]. Здесь говорится о пределе человеческого восхождения – того самого совершенства, о котором только можно богословски помыслить. «Освободить от себя» может значить то же, что и «не ищет своего» апостола Павла: любовь освобождает от зависимости и от собственных эгоцентрических и эгоистических пут.
