Спустя несколько недель после символического конца съемок основной части фильма, который к тому моменту уже был отложен на два месяца по отношению к изначально намеченному графику съемок, люди начали выбывать из проекта. После сцены в Мозговой комнате Крэкнелл ушел в другой фильм и через несколько дней был заменен неопытным Ивором Пауэллом, который в середине съемочного процесса перешел из должности помощника Караса в Лондоне в должность одного из ассистентов Кубрика. Джеффри Ансуорт снял номер отеля, но его хотели тут же на съемки британского мюзикла, и он не был доступен на съемках «На заре человечества».
Эпизод изображает четыре трансформации единственного выжившего члена «Дискавери». Впервые Дулли появляется в своем космическом катере, кажется, он пережил нервный срыв после его прохождения сквозь Звездные врата. Мы видим его опять через окно катера, он стоит в красном космическом костюме с широко раскрытыми глазами, очевидно с точки зрения дрожащей, только что прибывшей версии его самого. Более близкие кадры показывают, что это более взрослый Боумен с морщинами, ему примерно между 60 и 70, он безучастно смотрит в то место, где больше нет катера. Он идет в ванную, исследуя окружающую обстановку, кажется, в первый раз. Он видит себя в большом зеркале, он онемело воспринимает вид своего собственного морщинистого лица. Он слышит звук столовых приборов и выходит из дверей ванной, чтобы увидеть 80-летнего Боумена со спины, который сидит за столом под картиной маслом. Наконец, 80-лет-ний Боумен видит финальную версию себя в кровати.
Съемки в номере отеля длились восемь дней, включая ряд действий, неиспользованных в финальной версии. 23 июня 70-летний Дулли шел к месту, где только что стоял его космический катер, потом он вставал на колени, чтобы пощупать пол, где он только что стоял. Поднимаясь, он внезапно почувствовал головокружение и упал в кресло, все еще в космическом костюме. Постепенно он начал замечать, что на кровати появилась аккуратно сложенная одежда – скрытое приглашение снять костюм. Медленно поднявшись, Дулли осматривает одежду. Потом он идет в ванную, после чего он слышит, как его более старая версия ест за обеденным столом, как в финальной версии. В сцене также присутствует разный реквизит, который никак не использовался. Например, телефонная книга, которую Боумен должен был открыть, чтобы увидеть лишь белые страницы внутри.
Сцена дала Дулли возможность показать свои актерские таланты, чего на самом деле не было в предыдущих сценах. Его дрожь и ступор в катере по прибытии выглядят чрезвычайно убедительными. Его 80-летнее воплощение становится своего рода минималистичной симфонией негибких артритных движений. В одном особенно долгом дубле в пятницу 24 июня съемка из долли, в которой 70-летний Боуман видит более старого себя из ванной, когда последний сидит и ест, 80-летний Боуман что-то чувствует, поворачивается на своем месте, встает и приближается к камере, чтобы заглянуть в теперь уже пустую ванную. Он видит, что там никого нет, и возвращается на свое место. Кубрик оставил заметку синими чернилами в непрерывном ежедневном отчете: «Прекрасная актерская игра!»
В этот день Дулли посетила идея. Предыдущие два перехода между инкарнациями его персонажа были сняты так, чтобы их можно было смонтировать в конце, чтобы каждая склейка обозначала прыжок от точки зрения его более молодого персонажа к более старому, что Кубрик мягко дополнил звуковым дизайном картины. Теперь Дулли сидел за столом, а камера Panavision с высокой платформы смотрела вниз на него, пока он сам осмотрел на небольшой столик, на котором стояло два хрустальных бокала, и внезапно придумал, как обозначить последний переход между его возрастными инкарнациями. «Стэнли, ты не возражаешь, если я уроню этот стакан? – спросил он. – Позволь мне найти другой способ быть в моменте или слышать что-то, или чувствовать что-то. Позволь мне разбить бокал и во время движения наклона к нему дай мне почувствовать это ощущение, прямо посередине этого движения, что это не повторение того же самого, что я делал раньше в таких ситуациях».
Заинтригованный, Кубрик рассмотрел предложение. «Окей, это неплохо», – подумал он, отправив реквизитора принести дополнительный бокал. Они сняли идею Дулли дважды с общего и среднего плана с платформы. Затем после множества дублей они опустили камеру на пол и сняли в третий раз, теперь с высоты стола и со стороны – лучший угол для запечатления момента, когда Дулли смотрит на бокал, но его внимание постепенно смещается от разбитого бокала под ним к кровати, где еще более старая версия его спокойно дышит на своем – их – последнем издыхании: взгляд сквозь прищуренные глаза с едва скрываемым недоверием. И снова Кубрик синими чернилами написал высокую оценку в отчете: «Очень хорошо».
Хотя может показаться, что это менее значительный вклад в фильм, чем придумка Локвуда в космическом катере, в нем нет поясняющего эффекта для структуры фильма, но бокал Дулли разбивается в момент самой идеологически нагруженной финальной сцены многоуровневой структуры «Одиссеи». Каждое действие в пугающе гулкой французской спальне Мастерса отражает потенциально аллегорическое значение. Это пробивающий момент, этот бокал, падающий в закрытом пространстве, и он дал основание для множества интерпретаций десятилетия спустя. В конце концов, это вероятно настолько же важная сцена, как и сцена Локвуда в космическом катере. Отзываясь в метафизическом смысле где-то за бесконечностью, это одновременно становится манифестацией склонности человека к ошибке, к каждому бокалу, который когда-либо разбивался на еврейской свадьбе, удару литавров, символизирующему смерть Бога, это становится метафорическим символом, похожим на вспышку просветления коана в Дзен-буддизме, и так далее и тому подобное
[16].
Это также, конечно, еще один пример того, как когда-то стремившийся стать джазовым барабанщиком человек имеет врожденную способность слушать и адаптироваться к участникам его команды – теперь Кубрик был лидером кинематографического искусства, и он по-прежнему имел способность слушать, оценивать и подталкивать таланты своих актеров к максимальному уровню.
Он был дальше больше, чем это. Спустя шесть месяцев после того, как его актер на главную роль покинул Борхэмвуд, Кубрик написал письмо продюсеру Дэвиду Волперу. «Понимаю, что вы рассматриваете Дулли на роль в своем фильме», – написал он невыразительным тоном интернациональных телеграмм: «Он отыгрывает расслабленные сцены так же хорошо, как и нервные. Вы не найдете лучшего актера или более контактного, или более умного. Я думаю, что он – один из лучших актеров в мире».
Он не получил роль.
Глава 7
Пурпурные сердца и никакой страховки
Лето – зима 1966
Любая технология, превосходящая по уровню известные нам, неотличима от магии.
