Прошло десять минут, прежде чем Тибо обратил внимание на погоду.
Дождь лил как из ведра.
Но этот дождь, хотя он был ледяным — и даже именно поэтому, — благотворно подействовал на башмачника.
Как наивно сказал добрый Маглуар, голова его горела.
Выйдя от бальи, Тибо бросился бежать куда глаза глядят.
Он не искал какого-то определенного места.
Ему хотелось простора, свежего воздуха и движения.
Бесцельный бег привел его сначала в лес Валю.
Но он не замечал, где находится, пока не увидел вдали койольскую мельницу.
Проходя мимо, он послал глухое проклятие красивой мельничихе, затем пронесся как безумный между Восьенном и Койолем и, когда впереди показалась темная масса, бросился туда. Это был лес.
Перед ним лежала дорога, ведущая от последних домов Ама через Койоль в Пресьямон.
Он наугад пустился по ней.
XIV. ДЕРЕВЕНСКАЯ СВАДЬБА
Едва войдя в лес, Тибо оказался среди своих волков.
Он был рад этому и, замедлив бег, позвал их.
Волки подбежали к нему.
Тибо ласкал их, словно пастух — своих овечек или охотник — своих собак.
Это было его стадо, его свора.
Стадо с горящими глазами; свора с огненными взглядами.
Над головой Тибо, среди сухих веток, бесшумно пролетали жалобно стонавшие неясыти, скорбно ухавшие совы.
И на ветках, словно крылатые угли, светились глаза ночных птиц.
Тибо, казалось, был центром адского круга.
Не только волки к нему ластились, ложились у его ног, но и совы с сычами льнули к нему.
Сычи задевали его волосы своими бесшумными крыльями; совы усаживались к нему на плечи.
— Ах, значит, я не всему творению враг, — пробормотал Тибо, — меня ненавидят люди, но звери и птицы любят.
Тибо забыл о том, какое место в мироздании занимали любящие его живые существа.
Он не вспоминал о том, что эти твари ненавидят человека и прокляты человеком.
Он не думал о том, что они именно потому и любили его, что он среди людей стал тем, чем они были среди животных.
Ночным существом!
Хищным человеком!
Тибо не мог совершить ни малейшего хорошего поступка в окружении этого сброда. Но он мог сделать много дурного.
Тибо улыбнулся, подумав о том зле, какое он мог причинить.
До его хижины оставалось пройти еще льё; он чувствовал себя уставшим. Неподалеку стоял дуб с большим дуплом. Тибо знал его и, оглядевшись, направился к нему.
Если бы он заблудился, волки вывели бы его на дорогу: они словно угадывали его мысли и предупреждали его желания. Сычи и совы, перелетая с ветки на ветку, прокладывали дорогу, волки бежали впереди Тибо, указывая путь.
Дерево стояло в двадцати шагах от тропинки.
Как мы сказали, это был старый дуб — из тех, чей возраст исчисляется не годами, а веками.
Деревья, живущие в десять, двадцать, тридцать раз дольше человека, не считают дней и ночей, подобно людям: они замечают лишь смену времен года.
Осень для них сумерки, зима — их ночь.
Весной для них наступает рассвет, летом — день.
Человек завидует дереву, как мотылек мог бы завидовать человеку.
Сорок человек, взявшись за руки, не смогли бы обхватить ствол этого дуба.
Время, каждый день откалывая по щепочке концом своей косы, выточило в стволе дупло размером с обычную комнату.
Но вход в него едва пропускал одного человека.
Тибо протиснулся внутрь.
Он нашел нечто вроде сиденья, образовавшегося в толще дерева, устроился так же удобно и уютно, как в вольтеровском кресле, пожелал доброй ночи своим волкам и совам, закрыл глаза и уснул.
Волки улеглись вокруг дерева.
Сычи и совы расположились на ветках.
Глаза зверей и птиц сверкали в темноте.
Дуб, украшенный всеми этими огнями у подножия и на ветках, походил на огромную подставку для иллюминации, зажженной по случаю какого-то адского праздника.
…Когда Тибо проснулся, было совсем светло.
Волки давно уже вернулись в свои пещеры, совы и сычи укрылись в своих развалинах.
Ничто не напоминало о вчерашнем дожде.
Луч солнца, один из тех бледных лучей, чье появление все же предвещает весну, проскользнул среди обнаженных ветвей и, видя, что на них нет еще листвы, заиграл на вечной темной зелени омелы.
Издали неясно доносилась музыка.
Но звуки понемногу приближались, и вскоре можно было различить инструменты в оркестре, состоявшем из двух скрипок и гобоя.
Вначале Тибо показалось, что все это ему снится.
Но было совсем светло, голова у него была ясная, и Тибо пришлось признать, что он совсем проснулся; к тому же, пока он протирал глаза, желая убедиться в реальности происходящего, звуки стали совсем отчетливо слышны.
Они быстро приближались.
Какая-то птица божественным пением отозвалась на человеческую музыку.
У подножия дерева, на котором она пела, сияла звезда подснежника.
Небо светилось голубизной, словно это был погожий апрельский день.
Что означал этот весенний праздник среди зимы?
Пение птицы, встретившее этот нежданный свет, сияние цветка, отразившего в своей чашечке солнце, чтобы поблагодарить светило за его приход, звуки праздника — все это доказывало несчастному грешнику: люди объединились с остальной природой, чтобы быть счастливыми под этим лазурным сводом. Все это цветение счастья и радости, вместо того чтобы успокоить Тибо, усилило его мрачное настроение.
Ему хотелось бы сделать весь мир темным и угрюмым под стать его собственной душе.
Сначала он хотел убежать от этого приближавшегося к нему сельского праздника.
Но ему показалось, будто власть более сильная, чем его собственная воля, приковала его ноги к земле.
Он забился поглубже в дупло и стал ждать.
Вместе с мелодиями скрипок и голосом гобоя ясно слышались радостные крики и веселые песни.
Время от времени раздавался ружейный выстрел или взрывалась шутиха.
Тибо догадался, что весь этот веселый шум могла производить деревенская свадьба.
В самом деле, в сотне шагов от него, в конце длинной Амской просеки, показалась процессия нарядно одетых людей: женщины в ярких платьях и мужчины в воскресной одежде; у женщин на поясе, у мужчин на шляпах и в петлицах развевались разноцветные ленты.
