– У нас имеются сведения, способные помочь?
– Помочь Монку? – изумленно спросил Ранкорн.
– Помочь раскрыть преступление, сэр, – отвечал Ивэн с едва заметной ноткой сарказма.
– Для вас я могу раскрыть его прямо сейчас! – Ранкорн встал. Он был по меньшей мере на два дюйма выше Ивэна и заметно плотнее. – Сколько их там? Полдюжины? – Он принялся загибать пальцы. – У одной пьяный муж. У другой сутенер, проучивший ее за своеволие. По крайней мере в двух случаях – неудовлетворенные клиенты, возможно, тоже пьяные. Еще одна – дилетантка, в последний момент передумавшая и запросившая больше денег, когда было уже поздно. И, вероятно, последняя сама напилась, упала и не помнит, что случилось.
– Я не согласен, сэр, – холодно возразил Ивэн. – Полагаю, Монк способен отличить женщину, которую изнасиловали и избили, от той, что напилась и упала.
Ранкорн сердито посмотрел на него. Он стоял возле книжной полки, заполненной томами в сафьяновых переплетах по фундаментальным областям знания, включая философию.
Ивэн умышленно назвал имя Монка и намекнул на его талант сыщика, значительно превосходящий способности Ранкорна. Сержант злился и использовал оружие, которое оказалось под рукой. Но даже сейчас он не переставал размышлять о том, с чего началась вражда этих двух людей. Неужели все объясняется только разницей в характерах и убеждениях?
– Если Монк думает, что сможет доказать изнасилование полудюжины проституток, работающих в СевенДайлз по совместительству, то он растерял последние мозги, – сказал Ранкорн уже с чувством удовлетворения, а не злости. – Я знаю, что, уйдя отсюда, он остался не у дел. Подумаешь, частный сыщик! Он не годился ни на что, кроме службы в полиции, а теперь даже для этого не годится. – Глаза его довольно блестели, на губах появилась кривая улыбка. – Он докатился, наш Монк, раз занимается проститутками из Севен-Дайлза! И кто собирается ему платить?
Ивэн почувствовал, как внутри его шевельнулся тугой, холодный ком ярости.
– Предположительно, тот, кто неравнодушен к судьбе всех женщин, а не только богатых, – ответил он, сжав зубы. – И тот, кто не верит, что от обращения в полицию будет какой-то толк.
– Тот, сержант Ивэн, у кого денег больше, чем мозгов, – возразил Ранкорн. От гнева щеки у него пошли красными пятнами. – И если б Монк был честным человеком, а не отчаявшимся неудачником, пытающимся прожить за чей угодно счет, то он сказал бы им, что ничего не сможет сделать. – Он пренебрежительно махнул рукой. – Даже если преступления имели место, он никогда не найдет того, кто их совершил. А если найдет, то кто докажет, что это было изнасилование, а не простая грубость? Даже если предположить, что доказательства найдутся, что сможет суд? Когда это мужчину вешали или сажали в тюрьму за то, что он силой взял женщину, торгующую своим телом? Да и, в конце концов, какая разница для Севен-Дайлза, поймают насильников или нет?
– Какая разница для Лондона – одной смертью больше, одной меньше? – сказал Ивэн глухим голосом, подавшись к Ранкорну. – Никакой, если только речь идет не о вашей жизни. Тогда это уже большая разница!
– Займитесь своим делом, сержант, – устало ответил Ранкорн. – Пусть Монк беспокоится об изнасилованиях в Севен-Дайлзе, если ему хочется. Может, ему, бедняге, больше нечем заняться. А вам есть чем. Вы – полицейский, и у вас имеются обязанности. Идите и узнайте, кто убил Лейтона Даффа и почему. Потом принесите мне доказательства. Во всем этом должен быть какой-то смысл!
– Да, сэр, – ответил Ивэн так резко, что два слова почти слились в одно. Повернувшись на каблуках, он вышел из кабинета, кипя от злости.
На следующее утро, уже направляясь на Эбери-стрит, Джон все еще ворочал в голове разговор с начальником. Конечно, Ранкорн прав: следовало учесть возможность того, что движущей силой событий могла оказаться Сильвестра. Не просто красивая, а притягательная, окруженная какой-то тайной, она своей непохожестью на других и загадочностью пробуждала больший интерес, чем обычные яркие женщины, способные похвастаться совершенством форм. Такие, как она, околдовывают на всю жизнь; их чары не слабеют даже после того, как годы наложат свою печать на их лицо.
Ивэн должен был сам додуматься до этого, а ему такая мысль даже в голову не пришла.
Он прошел добрую половину пути. Утро выдалось приятное; Ивэну лучше думалось, когда приходилось прилагать какие-то физические усилия. Шагая по брусчатке, он вдыхал бодрящий, резкий от мороза воздух. На свесах крыш, там, где снег не растаял, образовались белые кромки; дым из труб поднимался почти вертикально, прямыми столбами. На краю Гайд-парка на фоне белого неба высились голые черные деревья; свет тусклого зимнего утра почти не отбрасывал теней.
Нужно узнать о Лейтоне Даффе как можно больше. Что это был за человек? Что произошло – обычное бандитское нападение или преступление, порожденное страстью и ревностью? И явилось ли присутствие Риса просто трагической случайностью?
И что из сказанного Сильвестрой соответствует истине? Возможно, ее скорбь и смятение объясняются состоянием сына, а вовсе не смертью мужа? Нужно узнать все, что можно, о ее жизни, друзьях и особенно тех мужчинах, которые теперь, вероятно, начнут ухаживать за очаровательной вдовой с весьма завидным положением. И, похоже, начинать нужно именно с доктора Уэйда.
При этой мысли Ивэн содрогнулся от отвращения. Дрожа, он пересек Букингем-Пэлас-роуд; последние несколько ярдов пришлось пробежать, чтобы не попасть под карету, свернувшую с извозчичьего двора возле Стаффорд-плейс. Лошади пронеслись мимо, бренча упряжью, гулко стуча копытами по камням; их дыхание клубилось паром в ледяном воздухе.
Другие нерешенные вопросы, которые постоянно шевелились в глубинах сознания Ивэна, касались его отношений с Ранкорном. Зачастую он замечал в нем качества, почти нравившиеся ему, – по крайней мере, те стороны его личности, которые вызывали понимание и сочувствие. Его стремление к самоутверждению было характерно для многих служак, особенно для людей самого обычного происхождения, не имеющих серьезного образования, но обладающих приятной наружностью, умом и способностями, которые их положение не всегда позволяло реализовать. Ранкорн выбрал карьеру полицейского, потому что на этом поприще мог проявить свои природные дарования, и добился значительных успехов. А между тем он не родился джентльменом и не обладал смелостью и уверенностью Монка, чтобы пробивать себе дорогу.
Ему не хватало изящества, живости мышления и образца, по которому он смог бы учиться. Ивэн думал о том, что из какой бы семьи ни происходил Ранкорн, он, весьма возможно, получал от нее мало поддержки. Его могли укорять за то, что забыл о своих корнях, и даже презирать за это.
К тому же он так и не женился. У этого вопроса наверняка была своя история. Связано ли это с финансовым положением Ранкорна? Многие мужчины чувствуют, что не могут позволить себе дом, пригодный для жены и целой семьи с детьми, которые неизбежно появятся.
Или Ранкорн пережил драму – какая-то женщина отказала ему или умерла молодой и он не полюбил снова? Скорее всего, этот вопрос останется без ответа, но размышления о подобных возможностях придавали черты человечности тому Ранкорну, которого Ивэн видел ежедневно – с его вечным недовольством и слабыми сторонами, уживавшимися с профессиональной компетентностью и сильными качествами.
