– И тем не менее вы догадываетесь? – спокойно спросил он.
– Это не одно и то же, мистер Ивэн. От своих догадок всегда можно отказаться. Достаточно элемента неопределенности! Опережая ваш вопрос, скажу: нет, я не знаю, что произошло с Рисом или его отцом. Могу лишь допустить, что Рис попал в плохую компанию, а бедняга Лейтон так переживал за него, что в данном случае отправился за ним, возможно, в надежде убедить его вернуться; в последовавшей схватке Лейтон погиб, а Рис получил тяжелые травмы. Это так трагично… Чуть больше рассудительности, чуть меньше самонадеянности и упрямства – и все могло обойтись.
– Это предположение основывается на вашем знании характера мистера Даффа-старшего?
Фиделис так и осталась стоять – вероятно, сочла, что сидеть слишком холодно.
– Да.
– Вы хорошо его знали?
– Да, хорошо. Я знала мистера Даффа долгие годы. Его и моего мужа связывала близкая дружба. Джоэл глубоко огорчен его смертью. Она слишком ударила по его здоровью. Накануне он простудился, и я уверена, что скорбь по другу задержала выздоровление.
– Мне очень жаль, – автоматически произнес Ивэн. – Расскажите что-нибудь про мистера Даффа. Это может помочь в поисках правды.
Фиделис умела стоять на одном месте и при этом не выглядеть скованной, не совершать ненужных движений руками. Она была необыкновенно грациозной женщиной.
– Человек здравомыслящий, очень глубокого ума, – задумчиво ответила миссис Кинэстон. – Свои обязанности принимал близко к сердцу. Он знал, сколь многие зависят от его талантов и трудолюбия. – Она сделала неопределенный жест рукой. – Речь не только о семье, конечно, но и о тех, чье будущее определялось процветанием его компании. Как вы понимаете, он почти каждый день имел дело с ценным имуществом и крупными денежными суммами. – Что-то промелькнуло на ее лице, глаза просветлели – очевидно, в голову ей пришла какая-то новая мысль. – Думаю, это одна из причин, объясняющая, почему мой муж, Джоэл, легко сошелся с ним. Они оба без лишних слов принимали на себя бремя ответственности за других. Это невероятно трудно, мистер Ивэн, заставить людей поверить в вас, не только в ваши способности, но и в порядочность. Это уже потом они воспринимают как само собой разумеющееся, что вы сделаете для них все, что потребуется.
– Да… – негромко сказал сержант, думая, что ему тоже приходилось сталкиваться с такой слепой верой в него, Джона Ивэна. Это было чрезвычайно лестно, но накладывало груз ответственности – особенно тяжкий, когда осознаешь вероятность того, что не справишься.
Фиделис все глубже погружалась в свои мысли.
– Мой муж выносит окончательный вердикт по очень многим вопросам, – продолжала она, глядя не на Ивэна, а куда-то внутрь себя. – Решения по академическому образованию мальчиков, а с еще большей вероятностью – по их нравственному воспитанию могут оказать влияние на всю их жизнь. Полагаю, что в конечном счете они могут затронуть всех нас, потому что мы говорим о мальчиках, которые однажды поведут за собой нацию, станут политиками, изобретателями, писателями и художниками. Неудивительно, что подобные решения приходится принимать с величайшей осмотрительностью, советуясь со своей совестью и абсолютно бескорыстно. И здесь нет места для упрощений. Ошибка может стоить слишком дорого.
– Он обладал чувством юмора? – Слова вылетели прежде, чем Ивэн осознал, насколько неуместен этот вопрос.
– Простите?
Отступать было слишком поздно.
– Мистер Дафф обладал чувством юмора? – Ивэн почувствовал, что краснеет.
– Нет… – Она взглянула на него, и Ивэну показалось, что в этот момент между ними наступило полное взаимопонимание – чувство слишком хрупкое, чтобы выразить его словами. Потом оно исчезло. – Не замечала. Но он любил музыку. Вы знаете, что он очень хорошо играл на фортепиано? Ему нравилась хорошая музыка, особенно Бетховен, иногда Бах.
Образ Даффа пока не складывался. Ничто не объясняло, чем он занимался в Сент-Джайлзе, если только не желал вернуть упрямого, огорчавшего его сына, чьи предпочтения в области удовольствий оставались ему непонятны, чьи наклонности, возможно, пугали его, учитывая те опасности, к которым они вели. Причем заразные болезни являлись не самыми страшными из них. Ивэн решил, что не станет задавать этой женщине вопросы, ответы на которые ему нужны. Он спросит Джоэла Кинэстона – тот должен знать.
Они вели приятную, но в целом беспредметную беседу еще полчаса; затем вошел дворецкий и сообщил, что мистер Кинэстон вернулся и ждет Ивэна в своем кабинете. Сержант поблагодарил Фиделис и прошел за дворецким.
Кабинетом определенно пользовались. В большом камине пылал огонь, его отблески играли на совке и щипцах из кованой бронзы и на каминной решетке. Ивэн дрожал от холода, и тепло окутало его, как мягкое одеяло. Стены украшали книжные шкафы со стеклянными дверцами и картины со сценами сельской жизни. На массивном столе из дуба высились три стопки книг и документов.
За столом, с любопытством глядя на Ивэна, сидел Джоэл Кинэстон. О его росте судить было невозможно, но он производил впечатление человека довольно хрупкого сложения. Живое лицо, слегка заостренный нос, своеобразные очертания рта. В глазах отражался безусловный ум и осознание собственной власти.
– Входите, мистер Ивэн, – пригласил он, слегка кивнув. Вставать не стал, сразу обозначив разницу в их положении. – Чем могу служить? Если б я что-то знал о смерти бедного Лейтона Даффа, то уж сообщил бы вам непременно. Хотя и болел лихорадкой и последние несколько дней провел в постели. Во всяком случае, сегодня мне лучше и лежать дома я больше не могу.
– Весьма сожалею о вашей болезни, – отозвался Ивэн.
– Спасибо. – Кинэстон показал на кресло напротив. – Садитесь и расскажите, чем, по вашему мнению, я могу помочь.
Усевшись, сержант обнаружил, что кресло не такое удобное, каким выглядит, хотя, чтобы согреться, он согласился бы сидеть и на досках. Расслабиться не получалось, пришлось сидеть с прямой спиной.
– Кажется, вы знали Риса Даффа с его детских лет, сэр, – начал он, скорее констатируя факт, чем спрашивая.
Кинэстон едва заметно насторожился, свел брови.
– И?..
– Вас не удивило, что он оказался в таком месте, как Сент-Джайлз?
Глубоко вздохнув, Кинэстон медленно выдохнул.
– Нет. С сожалением признаю́сь, что нет. Он всегда отличался упрямством, а в последнее время его выбор компании тревожил отца.
– Почему? Я хотел сказать, по какой именно причине?
Кинэстон пристально смотрел на Ивэна. На лице у него отражалась целая гамма чувств.
Он обладал в высшей степени выразительными чертами. Сейчас в них читались недоумение, презрение, печаль и что-то еще трудноуловимое – темное, трагичное, даже зловещее.
– Что именно вы имеете в виду, мистер Ивэн?
– Что его тревожило? Аморальность этой компании? – уточнил Джон. – Боязнь заразных заболеваний, скандала и позора, потери благоволения некоей респектабельной юной леди или понимание того, что он подвергается физической опасности? Или его беспокоило, что сын может дойти до полной распущенности?
