Они быстро вернулись к двери, в которую уже стучались Монк с Видой.
Белла сразу вошла внутрь. Там оказалось холодно; на стенах выступила сырость. Пахло чем-то кислым, но комнат было целых две – больше, чем у многих. Во второй стояла небольшая черная плита, и от нее слабо веяло теплом. Рядом сидел одноногий мужчина. Пустую штанину, свисавшую с края стула, он подколол булавкой. Выглядел он опрятно – чисто выбрит, подстрижен, но лицо настолько бледное, что казалось серым, а вокруг голубых глаз залегли тени.
Монку вспомнилась Эстер – так внезапно, что перехватило дыхание. Скольких вот таких мужчин она знала, скольких выхаживала, встречала, когда их приносили с поля боя, еще не пришедших в себя от ужаса, еще не верящих и не понимающих того, что с ними случилось, что их ждет впереди, гадающих лишь о том, выживут они или нет, цепляющихся за жизнь с той же мрачной отчаянной решимостью, с какой шли в бой.
Она ухаживала за ними в самые страшные дни и ночи их жизни. Перевязывала ужасные раны, ободряла, убеждала, что надо бороться, держаться, даже когда нет больше смысла, нет надежды. Как она делала это с ним после того расследования с Греем. Монк тогда хотел капитулировать.
Зачем расходовать энергию, питать надежды, терпеть боль в схватке, которую не можешь выиграть? Это напрасная трата сил. И нет тут никакого достоинства.
Но она не захотела отказываться от него и от борьбы. Наверное, привыкла сражаться, терпеть, работать, стремиться к цели, сохранять внешнее спокойствие, даже когда все кажется бесполезным. Разве смогли бы измученные, обессилевшие мужчины цепляться за малейший шанс, терпеть боль, переживать утраты, если б женщины, ухаживающие за ними, не подавали им пример отваги и слепой бессмысленной веры?
А может, вера не бывает бессмысленной? Может, в ней и заключается смысл? И отвага?
Но он же обещал себе не думать об Эстер. И не собирался этого делать. После этих раздумий внутри остается пустота, ощущение потери, которое заслоняет все остальное, не дает сосредоточиться, портит настроение. Нужно собраться и обдумать детали преступлений в Севен-Дайлзе, хранящиеся у него в мозгу. Этим женщинам неоткуда ждать помощи, кроме как от Виды Хопгуд, а она рассчитывает на него. Они заслуживают того, чтобы ради них хорошенько поработать.
Он должен забыть о мужчине, сгорбившемся на стуле, жаждущем нескольких часов облегчения, которые подарит ему джин, и сконцентрироваться на женщине. Возможно, удастся обойтись без упоминания о том, что ее изнасиловали. Можно построить фразы так, что все будет похоже на простое нападение. Есть большая разница между тем, что человек сам себе думает, не озвучивая своих мыслей, и тем, что его заставляют узнать, принуждают услышать, что уже известно окружающим и не может быть забыто.
– Сколько их было? – тихо спросил Монк.
Белла поняла, о чем он, – сыщик видел это по ее испуганным глазам.
– Трое.
– Уверена?
– Да. Сначала двое, потом третий подошел. Я не видела откуда.
– Где это произошло?
– Во дворе за Фаундри-лейн.
– Во сколько?
– Около двух, насколько я помню. – Она говорила очень тихо, ни разу не посмотрев в сторону мужа, делая вид, что его здесь нет, что он ничего не знает.
– Ты о них что-нибудь запомнила? Рост, сложение, одежда, запах, голоса?
Прежде чем ответить, Белла на несколько минут задумалась. Монк почувствовал, как в нем просыпается надежда. Глупо, наверное.
– От одного как-то странно пахло, – медленно выговорила она. – Похоже на джин, только это был не джин. Как-то… резче, чище.
– Деготь? Креозот? – предположил Монк в основном для того, чтобы она сосредоточилась на вопросе и смогла подобрать ответ.
– Нет… тоньше. Я знаю, как пахнет деготь. И креозот. Никакой краской от него не пахло. Он в любом случае не из рабочих, потому что руки у него такие мягкие… мягче моих!
– Джентльмен…
– Да уж, – презрительно фыркнула Вида, выражая свое мнение.
– Что-нибудь еще? – подгонял Монк. – Ткань одежды, рост, телосложение? Волосы густые или редкие? Усы?
– Не было усов. – От воспоминаний лицо у Беллы побелело, взгляд стал темным и пустым. Говорила она почти шепотом. – Один повыше остальных. Другой худой, третий поплотнее. Худой страшно злился, словно его лихоманка изнутри грызла. Я подумала, может, он из тех ненормальных, что ходят в Лаймхаус, жуют всякую китайскую дрянь и сходят с ума.
– Опиум не толкает людей на такую жестокость, – возразил Монк. – Они обычно погружаются в забвение, лежат на подстилках в комнатах, полных дыма, а не бродят по переулкам… – Он замолчал, чуть не сказав «и не насилуют», а потом добавил: – И не нападают на людей. Употребление опиума предполагает уединение – по крайней мере воображаемое, если не физическое. Тебе не показалось, что эти мужчины сговорились напасть на тебя?
– Да… да, показалось. – Ее лицо скривилось от горечи. – Я думала, то, чем они занимаются, – это позор, которого мужчины стыдятся…
– А они? Им не было стыдно?
– Нет… Они гордились собой. – Белла говорила почти неслышно. – Один хохотал. Я буду помнить это до самой смерти. Он хохотал всякий раз, прежде чем ударить меня.
Монк вздрогнул, но не от холода в комнате.
– Они были пожилые или молодые?
– Не знаю. Может, и молодые. Гладкие, без усов, без… – Она коснулась своей щеки. – Без щетины.
Молодежь вышла вкусить свежей крови, думал про себя Монк, насладиться жестокостью и опьянеть от вседозволенности. Молодые люди, не способные проявить себя в своем собственном мире, ищут беспомощных, с которыми могут безнаказанно творить что угодно; им надоело унижаться, поэтому они хотят унижать других.
Не это ли случилось с молодым человеком, делом которого занимается Ивэн? Не он ли с двумя-тремя друзьями приходил в Севен-Дайлз поразвлечься, пощекотать себе нервы ощущением власти, недоступной в их кругу, а потом наступил вдруг момент, когда насильники встретили достойный отпор?
Или произошло столкновение между отцом и сыном?
Возможно, но никаких доказательств у Монка не имелось. Если да, то, по крайней мере, одного из преступников уже настигла страшная месть, и Виде Хопгуд больше уже не нужно искать.
Поблагодарив Беллу, Уильям глянул на ее мужа, пытаясь определить, стоит ли с ним заговаривать. По его лицу трудно было определить, слушал ли он их разговор. Монк все равно обратился к нему:
– Спасибо, что уделили нам время. Хорошего вам дня.
Мужчина поднял глаза и посмотрел на сыщика неожиданно ясным взглядом, но ничего не ответил.
Белла проводила их к выходу. Девочка куда-то ушла – наверное, в другую комнату. Белла не отваживалась заговорить. Она колебалась – хотела то ли поблагодарить Монка, то ли спросить, каковы шансы на успех расследования, он видел это по ее смягчившемуся взгляду. Но женщина промолчала, и Уильям с Видой вышли на улицу. Их сразу окутал туман, сгустившийся еще плотнее; теперь он стал желтым и горьким от дыма, першил в горле и оседал на мостовой ледяной коркой.
