– Нет… Не уверена. В нем есть жестокость, проявления которой безобразны и отвратительны. Причин ее я не знаю. И направлена эта жестокость в основном против матери…
– Прости. – Монк порывисто протянул руку и накрыл своей ладонью ее руку, лежавшую на столе. Кости у нее были тонкие и изящные. Сильная рука – и такая хрупкая в его ладони…
– Здесь не обязательно должна быть связь, – медленно проговорила Эстер, и Монк подумал, что убеждает она скорее себя, чем его. – Может быть, это из-за того, что он не в состоянии говорить. Он одинок… – Эстер смотрела на него, забыв о шумном зале, в котором они сидели, обо всем на свете. – Он ужасно одинок! Мы не знаем, что с ним случилось, и он не может нам сказать. Мы строим предположения, говорим друг с другом, прорабатываем варианты, а он даже подсказать не в состоянии, где мы ошибаемся, насколько смехотворны или несправедливы наши догадки. Представить себе не могу большей беспомощности.
Говорить ей или не говорить, о чем он думает? Она выглядела такой несчастной, так переживала чужую боль…
Но перед ним сидела Эстер, а не женщина, нуждающаяся в защитнике, мягкая и уязвимая, знающая в жизни только женские штучки. Она уже повидала всякого, и даже больше, чем сам Уильям.
– Твоя жалость к нему в нынешнем его положении не меняет того, что он мог содеять раньше, – сказал Монк.
Эстер убрала руку из-под его ладони. Ему стало немного досадно, словно она оттолкнула его. Эстер такая независимая… Ей никто не нужен. Умеет давать, но не умеет брать.
– Понимаю, – спокойно сказала она.
– Нет, не понимаешь! – Монк отвечал на свои собственные мысли. Она не понимала, какой стала заносчивой, сколь многое перевернула с ног на голову.
– Нет, понимаю! – Эстер разозлилась и начала защищаться. – Просто я не думаю, что это сделал Рис. Я знаю его! А ты не знаешь.
– И твое суждение, конечно, беспристрастно? – с вызовом спросил сыщик, откидываясь на спинку стула. – Ни капельки предвзятости, да?
Мимо них прошла пара; женщина задела платьем стул Эстер.
– Это глупое замечание! – вспыхнув, резко ответила она. – По-твоему, если знаешь что-то о чем-то, то страдаешь предвзятостью и не можешь вынести правильное суждение, а если ничего не знаешь, то твой разум чист и твое суждение будет точным… Но если ты не знаешь ничего, то разум твой не чист, он пуст! С таким подходом можно обойтись и без присяжных – просто позвать тех, кто ничего не слышал о деле, и они вынесут идеальное, непредвзятое решение!
– А тебе не кажется, что неплохо бы узнать кое-что и о жертвах? – с сарказмом спросил Монк. – Или даже о преступлениях? Или все это неважно?
– Ты только что рассказал мне и о преступлениях, и о жертвах, – напомнила Эстер, повысив голос. – И да, в каком-то смысле это не имеет отношения к суждению о Рисе. Тяжесть преступления не имеет отношения к тому, виновен конкретный человек или нет. Это элементарно. Она имеет отношение только к мере наказания. Почему ты делаешь вид, что не знаешь об этом?
– А симпатии или жалость к кому-то не имеют ничего общего с виновностью или невиновностью, – парировал Монк, тоже повышая голос. – Почему ты делаешь вид, что забыла об этом? Все твои переживания не важны, ты не можешь изменить того, что уже случилось.
Мужчина за соседним столиком обернулся и посмотрел на них.
– Оставь этот покровительственный тон! – вскинулась Эстер. – Мне это известно! А тебя больше не волнуют поиски правды? Тебе так не терпится притащить кого-нибудь к Виде Хопгуд и доказать свою состоятельность, что ты готов схватить любого, правого или виноватого?
Чувство было такое, словно Эстер неожиданно, без предупреждения нанесла удар и попала в незащищенное место. Монку пришлось постараться, чтобы скрыть боль.
– Я узна́ю правду, какой бы она ни была, удобной или неудобной, – холодно ответил он. – Если это тот, кто всем нам не нравится, чье наказание нас обрадует, – тем легче. – Голос его окреп, в нем зазвучала решимость. – Но если это тот человек, которому мы симпатизируем, к кому питаем жалость и чье наказание доставит нам не меньшие страданий, чем ему, это не заставит меня свернуть и сделать вид, что он не виноват. Если ты думаешь, что мир делится на хороших и плохих, то ты не просто глупа – ты морально неполноценная, не желающая взрослеть…
Эстер встала.
– Не будешь ли ты так любезен найти мне кэб, чтобы я могла вернуться на Эбери-стрит? Если нет, то, полагаю, я сама справлюсь.
Монк тоже поднялся и шутовски склонил голову, вспоминая, как они сегодня встретились.
– Очень рад, что тебе понравился ужин, – отрывисто произнес он. – Я получил огромное удовольствие.
Эстер покраснела от досады, но Уильям заметил, как в ее глазах мелькнула тень признательности.
Они молча вышли на улицу, в сгустившийся туман. Стоял страшный холод, морозный воздух щипал в носу и першил в горле. Из-за плотного движения экипажи двигались шагом, и им понадобилось несколько минут, чтобы найти кэб. Монк вскочил первым; они уселись бок о бок и весь путь до Эбери-стрит проехали в мертвом молчании. Она решила не разговаривать с ним, а ему нечего было сказать ей. В голове у Монка вертелись сотни мыслей, но ни одной из них он не хотел делиться с Эстер – во всяком случае сейчас.
Они расстались, просто пожелав друг другу доброй ночи, и Монк поехал на Графтон-стрит – замерзший, злой и одинокий.
Утром он снова был в Севен-Дайлзе и возобновил поиски свидетелей, которые могли видеть что-нибудь, имеющее отношение к нападениям – в особенности незнакомцев, частенько посещающих район. Сыщик уже опросил всех извозчиков и перешел на уличных торговцев, попрошаек и бродяг. Карманы он набил мелочью, взяв столько, сколько мог себе позволить. За небольшое вознаграждение люди проявляют большую готовность к разговору.
Деньги были его собственные, а не от Виды.
Первые трое, к которым он подходил, ничего не знали. Четвертым стал продавец мясных пирожков, горячих, с аппетитным запахом, начиненных, скорее всего, потрохами и прочими отходами. Монк взял один пирожок, переплатив при этом, хотя есть не собирался. Держа пирожок в руке, он затеял с торговцем разговор. Утро выдалось ветреное. Туман растаял, но холод заметно усилился. Булыжники мостовой покрылись скользкой ледяной коркой. Пока Уильям стоял, пирожок казался все более соблазнительным, и теперь сомнения в качестве его начинки заметно ослабли.
– Что-нибудь видел или слышал о двух или трех чужаках, бродящих тут по ночам? – небрежно спросил он. – О джентльменах с запада?
– Ага, – нимало не удивившись, отвечал продавец. – Они чуть душу не вышибли из нескольких наших баб, бедняжек. А тебе зачем знать, э? Полиция этим не занимается. – Он смотрел на Монка, не скрывая неприязни. – Разыскиваешь их по какому-то другому делу?
– Нет, именно по этому. А тебе мало?
Мужчина презрительно усмехнулся.
