Ранкорн отреагировал немедленно. У обоих проснулись воспоминания о прежних ссорах. В памяти пронеслись сцены минувшего – раздражение, упрямство и провокации одного, злость, дерзость и острый язык другого. Монку показалось, что он вышел из собственного тела и наблюдает со стороны за двумя мужчинами, обреченными заново проигрывать одну и ту же бессмысленную пьесу.
– Я уже говорил, – сказал Ранкорн, стукнув передними ножками стула и опуская локти на стол, – ты никогда не докажешь, что кто-то изнасиловал проститутку. Она же продает себя, Монк! Ты не можешь это отрицать! – Он сморщил длинный нос, словно передразнивая Уильяма, хотя тот ни голосом, ни поведением не выказал собеседнику пренебрежения. – Можешь считать такой способ заработка аморальным и достойным порицания, но мы никогда от него не избавимся. Вероятно, это оскорбляет твое эстетическое чувство, но уверяю тебя, что многие мужчины, которых можно назвать джентльменами и к которым ты причисляешь себя со всеми твоими светскими замашками и претензиями на изящество, посещают Хеймаркет и даже такие места, как СевенДайлз, и пользуются женщинами, которым платят за их благосклонность.
Монк открыл рот, чтобы возразить, но Ранкорн, демонстративно перебив его, напористо продолжил:
– Может, ты предпочитаешь думать иначе, но пора тебе увидеть некоторых представителей джентри такими, какие они есть. – Он стукнул пальцем по столу. – Им нравится заключать приемлемые брачные союзы, галантно вести себя с равными женщинами на ужинах и танцах. Им нравятся разумные и состоятельные жены. – С глумливой усмешкой он продолжал постукивать пальцем по столу. – Добродетельные жены, понятия не имеющие о плотских утехах, матери их детей, хранительницы всего святого, доброго, возвышенного и нравственно чистого. Но когда доходит до желаний, этим людям хочется женщину, которая лично их не знает и ничего от них не ожидает, кроме платы за оказанные услуги, и которая не придет в ужас, если они выкажут наклонности, способные шокировать их образцовых жен. Они хотят свободы вытворять то, что им хочется! И очень многое из этого может тебе не нравиться.
Наклонившись к Ранкорну через стол, Монк медленно процедил сквозь зубы:
– Если мужчина согласен на жену, которая его не удовлетворяет и не доставляет наслаждения, то это его выбор. С его стороны… и с ее… это лицемерие. Но не преступление. Однако если он собирается с двумя приятелями и идет в Севен-Дайлз насиловать и избивать работниц с фабрики, которые иногда на стороне подрабатывают проституцией… то это преступление. И я намерен положить этому конец, пока кого-нибудь не убили.
У Ранкорна от злости и удивления побагровело лицо, но на этот раз Уильям не дал ему заговорить, нависая над ним и глядя сверху вниз.
Теперь преимущество перешло на сторону Монка, хотя Ранкорн не стал подаваться назад. Их лица находились менее чем в двух футах друг от друга.
– Я думал, у тебя хватит храбрости и чувства долга по отношению к закону, чтобы почувствовать то же самое! – процедил Монк. – Я рассчитывал, что ты попросишь у меня информацию и будешь рад получить ее. Неважно, что ты обо мне думаешь…
Он громко щелкнул в воздухе пальцами.
– Неужели тебе не хватает мужества забыть, хотя бы на время, пока мы не поймаем тех, кто насилует и избивает женщин, даже девочек, ради своего «удовольствия», как ты это называешь? Или ты так ненавидишь меня, что готов пожертвовать честью, лишь бы отказать мне? Неужели ты растерял все то хорошее, что в тебе было?
– Растерял? – Лицо Ранкорна приобрело фиолетовый оттенок, и он подался еще ближе к Монку. – Я ничего не растерял, Монк. У меня есть работа. У меня есть дом. У меня есть люди, которые меня уважают… некоторым я даже нравлюсь… чего ты никогда не мог сказать о себе! Я ничего не растерял! – Его глаза сверкали, он уличал и торжествовал, но голос его звучал все выше, с надрывом, выдающим боль былых обид, душевных ран, исцелить которые не могли никакие блага. И не было ни уверенности в его лице, ни согласия с собой.
Монк словно окаменел. Слова Ранкорна попали точно в цель, и оба это знали.
– Это твой ответ? – тихо спросил он, на шаг отступая. – Я говорю тебе, что в районе, где ты отвечаешь за соблюдение закона, насилуют и избивают женщин, а ты отвечаешь напоминанием о старых ссорах и используешь это как оправдание, чтобы от меня отвернуться? Может, у тебя есть работа, за которую тебе платят, и симпатии некоторых подчиненных… Думаешь, ты сохранишь их уважение… или вообще чье-то уважение, если они услышат, как ты это говоришь? Я забыл, за что презирал тебя… но ты мне напомнил. Ты – трус и ставишь личные мелочные обиды выше чести.
Он выпрямился и расправил плечи.
– Я вернусь к миссис Хопгуд и сообщу ей, что хотел поделиться с тобой собранными сведениями, но ты затаил ко мне такую личную неприязнь, что даже слушать не захотел. Это выйдет наружу, Ранкорн. Не воображай, что разговор останется между нами; не останется! Наши с тобой склоки мелки и позорны. Этих женщин калечат, а возможно, в следующий раз какую-нибудь из них убьют, и это будет наша вина, потому что мы с тобой не смогли работать вместе, чтобы остановить преступников…
Ранкорн вскочил на ноги, у него вспотело лицо, на губах выступила слюна.
– Не смей мне указывать, как надо работать! Принеси хоть одно свидетельство, которое можно представить в суде, и я арестую любого, на кого оно укажет. Пока что ты не сообщил мне ничего значимого! И я не стану разбрасываться людьми, пока не увижу, что преступление, скорее всего, имело место и есть шансы на возбуждение дела. Хотя бы одну порядочную женщину, Монк! Одну женщину, показания которой я могу использовать…
– Кого ты собираешься допрашивать? – спросил Монк. – Мужчину или женщину, насильника или жертву?
– Обоих, – ответил Ранкорн, внезапно сбавляя тон. – Мне приходится иметь дело с реальностью. Забыл или просто делаешь вид, что забыл, потому что так легче? Конечно, это дает тебе право на морализаторство, но это же лицемерие, ты сам знаешь.
Монк знал. И это бесило его. Он ненавидел несправедливость со всей страстью, на какую был способен. Временами он ненавидел людей, почти всех, за их добровольную слепоту. Всюду была она – жгучая, черствая, самодовольная несправедливость.
– Есть у тебя что-нибудь, Монк? – спросил Ранкорн, на этот раз спокойно и серьезно.
Не присаживаясь, Уильям рассказал все, что и как узнал.
Он назвал имена жертв, с которыми разговаривал, рассказал о преступлениях, расположив их в хронологическом порядке, отметил, что с каждым разом насильники действовали все более жестоко, причиняя жертвам тяжелые травмы. Монк поведал Ранкорну, как отследил обратный путь этих людей до конкретных извозчиков, выяснил время их отъезда и названные адреса, дал возможно более полное их описание.
– Хорошо, – сказал наконец Ранкорн. – Согласен, что преступления имели место. Я в этом не сомневаюсь. Хотелось бы мне хоть что-то с этим сделать… Но оставь свои оскорбления хотя бы на время и подумай хорошенько, Монк. Ты знаешь закон. Где ты видел, чтобы джентльмена осудили за изнасилование? Присяжных набирают из людей обеспеченных. Ты не станешь присяжным, если ничего не имеешь! И все они – мужчины, это общеизвестно. Ты можешь представить, что какое-то жюри присяжных этой страны признает одного из себе подобных виновным в серии изнасилований проституток из Севен-Дайлза? Ты понапрасну обрекаешь этих женщин на ужасные испытания.
