Честно, я никогда не пойму вас, смертных. Вы пытаетесь поддерживать хорошую физическую форму путем отжиманий, приседаний, пятимильных забегов, преодоления полосы препятствий и других тяжелых упражнений, заставляющих потеть. Притом вы знаете, что это проигранная битва. В конечном счете ваши слабые, ограниченные в использовании тела испортятся и выйдут из строя, обеспечив вас морщинами, ослабевшими частями тела и одышкой.
Это ужасно! Если я хочу изменить форму, или возраст, или пол, или биологический вид, мне стоит только захотеть — и БАМ! Я молодой, крупный трехпалый ленивец женского пола.
Никакими отжиманиями этого не достигнешь. Я вообще не вижу логики в вашей постоянной борьбе. Тренировка — это не более чем удручающее напоминание о том, что кое-кто — не бог. Под конец занятий бегом с Шерманом Янгом я задыхался и обливался потом. Мои мускулы напоминали трясущиеся столбы желатинового десерта.
Я не ощущал себя нежной феей (хотя моя мама, Лето, всегда уверяла меня в этом), и я испытывал сильное искушение обвинить Шермана, что он относится ко мне как к таковой.
Я пожаловался на это Уиллу. Я спросил, куда пропала прежняя староста домика Ареса. Клариссу Ла Ру. По крайней мере, я мог очаровать ее моей ослепительной улыбкой. Увы, Уилл сообщил, что она учится в университете Аризоны. Ох, почему колледж приключается с абсолютно нормальными людьми?
После пыток я поплелся в мой домик и принял душ еще раз. Душ — это хорошо. Возможно, не так, как бекон, но все же. Мое второе утреннее занятие было мучительным по иной причине. Я был назначен на уроки музыки в амфитеатре с сатиром по имени Вудроу.
Вудроу явно нервничал по поводу того, что я присоединился к его маленькому классу.
Возможно, он слышал предание о том, как я живьем содрал кожу с сатира Марсия после того, как тот вызвал меня на соревнование в музыке (как я уже говорил, эпизод с обдиранием — чистой воды вранье, но слухи в самом деле имеют поразительную долговечность, особенно если я, возможно, был виновен в их распространении).
Пользуясь своей свирелью, Вудроу продемонстрировал минорные гаммы. Остин справился с этим без труда, даже невзирая на то, что он бросил вызов самому себе, играя на скрипке, которая не была его инструментом.
Валентина Диас, дочь Афродиты, изо всех сил старалась задушить кларнет, производя такие звуки, будто гончая бассет-хаунд скулит во время грозы. Дэмиен Уайт, сын Немезиды, подтвердил свое прозвание, выместив жажду возмездия на акустической гитаре. Он играл с таким остервенением, что порвал струну D.
— Ты убил ее! — сказала Кьяра Бенвенути. Она была симпатичной девушкой-итальянкой, которую я заметил накануне вечером — ребенок Тихе, богини удачи. — Мне была нужна эта гитара!
— Заткнись, Везучая, — буркнул Дэмиен. — В реальном мире бывают несчастные случаи. Струны иногда рвутся.
Кьяра выпалила залпом несколько итальянских выражений, которые я решил не переводить.
— Можно мне? — я потянулся за гитарой.
Дэмиен неохотно передал ее. Я склонился над корпусом гитары вблизи ног Вудроу. Сатир подпрыгнул на несколько дюймов.
Остин засмеялся.
— Расслабься, Вудроу. Он просто устанавливает другую струну.
Признаю, что реакция сатира меня порадовала. Если я все еще способен пугать сатиров, то, возможно, оставалась надежда вернуть мое былое величие. Начав с этого, я мог бы дойти до устрашения сельских животных, полубогов, монстров и второстепенных божеств.
В считанные секунды я заменил струну. Приятно было заниматься чем-либо столь привычным и простым. Я настроил высоту тона, но остановился, осознав, что Валентина разрыдалась.
— Это было так красиво! — она вытерла слезу со щеки. — Что это была за песня?
Я моргнул.
— Это называется настройка.
— Да, Валентина, держи себя в руках, — проворчал Дэмиен, хотя его глаза покраснели. — Это не было так уж красиво.
— Нет, — всхлипнула Кьяра. — Не было.
Только Остин, казалось, не поддался впечатлению. Его глаза сияли, словно от гордости, хотя я не понял, с чего бы это.
Я сыграл гамму до-минор. Струна B давала бемоль. И всегда это была струна B. Три тысячи лет прошло с тех пор, как я изобрел гитару (во время дикой вечеринки с хеттами — долгая история), и я до сих пор не мог понять, как настроить струну B в унисон.
Я пробежался по другим гаммам, радуясь, что все еще помню их.
— А теперь — лидийский лад, — сказал я. — Он начинается от четвертой ступени мажорной гаммы.
Говорят, что его называют лидийским в честь древнего царства Лидия, но на самом деле я назвал его так из-за моей старой подруги, Лидии. Она была четвертой женщиной за год, с которой я встречался, так что…
Я поднял глаза на середине арпеджио. Дэмиен и Кьяра плакали, уткнувшись лицом в ладони, слабо толкая друг друга и ругаясь: «Я тебя ненавижу. Я тебя ненавижу».
Валентина лежала на скамье амфитеатра, беззвучно дрожа. Вудроу ломал свои свирели.
— Я безнадежен! — всхлипывал он. — Безнадежен!
Даже у Остина были слезы на глазах. Он поднял вверх два больших пальца.
Я был взволнован тем обстоятельством, что некоторые из моих способностей остались при мне, но я представил себе недовольство Хирона, когда тот обнаружит, что я погрузил в глубокую депрессию весь музыкальный класс.
Я подтянул струну D на полтона — трюк, которым я обычно пользовался на концертах, чтобы удержать своих фанатов от взрыва восхищения (и я имею в виду взрыв в буквальном смысле — некоторые из тех концертов в Филморе в 1960-х… ну, я избавлю вас от ужасных подробностей).
Я брякнул намеренно фальшивый аккорд. Как по мне, звучал он ужасно, однако обитатели лагеря приободрились. Они сели, вытерли слезы и стали зачарованно смотреть, как я играю простейшую секвенцию на трех нотах.
— Да, парень. — Остин поднес свою скрипку к подбородку и начал импровизировать. Его наканифоленный смычок танцевал по струнам. Он и я закрыли глаза, и на мгновение мы стали больше, чем семья. Мы стали частью музыки, общаясь на уровне, доступном только богам и музыкантам.
Вудроу рассеял очарование.
— Это восхитительно, — всхлипнул сатир. — Вы двое должны обучать класс. О чем я думал?
Пожалуйста, не сдирай с меня кожу!
— Мой дорогой сатир, — отозвался я, — я бы никогда…
Внезапно мои пальцы свело судорогой. От неожиданности я уронил гитару. Инструмент упал на каменные ступени амфитеатра с треском и звоном.
Остин опустил смычок.
— Ты в порядке?
— Я… да, конечно.
Но я был не в порядке. На несколько мгновений я испытал блаженство моего прежде легкого таланта.
И все же, определенно, мои новые пальцы смертного не подходили для этого. Мышцы рук болели. В тех местах, где подушечки пальцев соприкасались с грифом, остались красные полосы.
