Я подался вперед, а деревья выдавали строчки стихов, будто принимая участие в игре рифм.
Пещеры голубого цвета.
Добавь в оттенки света.
На Запад, сгорая.
Страницы листая.
Индиана.
Спелые бананы.
Придет счастье скорее.
Тараканы и змеи.
Это не несло совершенно никакого смысла, но каждая строка содержала в себе толику пророчества. У меня было ощущение, словно дюжину важных сообщений, важных для моего выживания, смешали вместе, засунули в дуло пистолета и выстрелили мне ими прямо в лицо.
(О, неплохая идея. Использую в хокку.)
— Мэг! — снова позвал я.
Ответа все не было. Роща не казалась огромной. Как она могла не услышать меня? Как я мог не видеть ее?
Я тащился по роще, напевая идеальную ля первой октавы, чтобы не терять концентрацию. Когда я дошел до второго кольца деревьев, дубы стали более разговорчивыми.
— Эй, приятель, четвертака не найдется? — спросил один.
Второй попытался рассказать мне шутку про пингвина и монашку, которые зашли в Shake Shack
[54]. Третий дуб рекламировал другому кухонный комбайн.
— Да ты не поверишь, что он делает с макаронами!
— Вау! — сказал другой дуб. — Он еще и макароны делает?
— Свежеприготовленные лингуине
[55] за одну минуту! — восторженно говорил дуб-продавец.
Я не понимал, зачем дубу лингуине, но продолжал идти. Я опасался, что если буду слушать их слишком долго, то закажу кухонный комбайн всего за три частичных платежа в $39.99. Тогда я бы навсегда потерял рассудок.
Наконец я достиг центра рощи. Около самого большого дуба, по ту сторону от меня, стояла Мэг, зажмурив глаза и опершись спиной на ствол. Она все еще держала китайские колокольчики в руке, но, казалось, про них вообще забыла. Латунные цилиндры позвякивали, приглушаемые о ткань ее платья.
Персик, хихикая, раскачивался взад и вперед у ее ног.
— Яблоки? Персики! Манго? Персики!
— Мэг, — я дотронулся до ее плеча.
Она вздрогнула. Мэг смотрела на меня, словно я был умело сделанной оптической иллюзией. В ее глазах ясно читался страх.
— Слишком много, — сказала она. — Слишком.
Голоса держали ее в своей власти. Даже я не мог этого вынести — будто сотня радиостанций играют одновременно, заставляя меня разрываться между ними. Но пророчества — привычное дело для меня. И все же Мэг была дочерью Деметры. Она нравилась деревьям. Все они разом пытались привлечь ее, заполучить ее внимание. Скоро они навсегда разрушат ее сознание.
— Китайские колокольчики, — сказал я. — Повесь их на дерево!
Я указал на самую низкую ветку прямо над нашими головами. Поодиночке мы не смогли бы достать ее, но если бы я приподнял Мэг…
Мэг подалась назад, мотая головой. Голоса Додоны были настолько беспорядочны, что я не был уверен, услышала ли она меня. А если и услышала, то она либо не поняла, либо не доверяла мне.
Полно мне жалеть о ее предательстве. Мэг была приемной дочерью Нерона. Ее послали ко мне заманить сюда, и наша дружба была ложью. У нее нет никакого права не доверять мне.
Но я не мог обижаться на нее. Если я начну обвинять ее, то буду ничуть не лучше Нерона, который переиначил все ее чувства. К тому же, то, что она врала о ее дружбе со мной, не значило, что я не ее друг.
Она была в опасности. Я не собирался оставлять ее наедине с безумием шуточек рощи про пингвинов.
Я присел и сложил руки за головой, сплетая пальцы между собой, чтобы Мэг встала.
— Прошу тебя.
Слева от меня Персик перекатился на спину и завыл:
— Лингуине? Персики!
Мэг скривила лицо. Я видел по ее глазам, что она хочет пойти мне навстречу, не потому что доверяла мне, а и из-за страданий Персика.
И только тогда я понял, что хуже быть не может. Одно дело быть преданным. Другое — считаться менее важным, чем дух фруктов в подгузнике.
Как бы то ни было, я не двинулся с места, когда Мэг поставила левую ногу мне на руки. Я приподнял ее, собрав все оставшиеся силы. Она встала мне на плечи, затем опустила мне на голову свой красный кед. Я отметил про себя, что надо будет установить там табличку:
ВНИМАНИЕ, ВЕРХНЯЯ СТУПЕНЬКА НЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ СТОЯТЬ.
Прислонившись спиной к дубу, я чувствовал, как голоса рощи бегут по его стволу и стучат сквозь кору. Центральный дуб, похоже, был огромной антенной для бредовых разговоров.
Мои колени подгибались. Подошва Мэг упиралась мне прямо в лоб. Ля 440, которую я напевал, превратилась в соль-диез.
Наконец Мэг повесила китайские колокольчики на ветку. Она спрыгнула как раз в том момент, когда мои ноги не выдержали, и мы оба упали в грязь. Латунные колокольчики покачивались и звенели, выбирая ноты из ветра и создавая из этого диссонанса аккорды. Роща притихла, будто деревья слушали и думали: «О-о-о, миленько». Затем земля задрожала. Центральный дуб затрясся с такой силой, что с него посыпались желуди. Мэг поднялась на ноги. Она подошла к дереву и коснулась его ствола.
— Говори, — приказала она.
Прямо из китайских колокольчиков загремел один голос, будто черлидер, кричащий в мегафон:
Жил да был бог искусств Аполлон.
В голубую пещеру отправился он.
Но на бронзовом трехместном
Огнееде расчудесном
Смерть с безумьем проглотить принуждён
Подвеска затихла. Роща успокоилась, словно удовлетворенная своим смертным приговором для меня.
О, ужас!
Я был бы не против сонета. Катрен
[56] стал бы поводом для празднований. Но только самые смертельные пророчества излагаются в форме лимерика
[57].
Я уставился на колокольчики в надежде, что они снова заговорят и исправятся. «Упс, ошибочка вышла! То пророчество предназначалось другому Аполлону!»
Но все же я не был настолько удачлив. Мне вынесли вердикт намного хуже тысячи реклам спагетниц.
