Его лицо перекосилось, глаза потемнели. Я вспомнил тот раз в походной палатке Коммода, когда слуга неосторожно пролил вино на его одежду. У Коммода было это же мрачное выражение в глазах, когда он почти до смерти забил мальчика свинцовым кубком. Тогда, будучи богом, я нашел этот инцидент просто несколько неприятным. Сейчас я узнал, какого испытывать жестокость Коммода на себе.
— Я не закончил, Лестер, — прорычал он. — Признаю, проклятое строение доставило немного больше проблем, чем я ожидал. В этом виноват мой бывший префект Аларик. Он был удручающе неподготовленным. Мне пришлось убить его.
— Удивительно, — пробормотал Литиерсис.
— Но большая часть моих солдат исчезла лишь временно. Они вернутся.
— Исчезла? — я посмотрел на Джозефину. — Куда они делись?
Её взгляд оставался сосредоточенным на Эмми и Джорджи, но она всё же соизволила ответить:
— Судя по словам Вэйстейшн, примерно половина его чудовищной армии свалилась в большой желоб с надписью «ГРЯЗНОЕ БЕЛЬЁ». Остальные попали в котельную. Никто никогда не возвращался из котельной.
— Неважно! — отрезал Коммод.
— А его наёмники сейчас в Конференц-центре Индианы, пытаются пробраться через выставку «Дом и сад» на одном из его этажей.
— Солдаты — всего лишь расходный материал, — взвизгнул император. Кровь заструилась из раны на его лице, пачкая броню и одежду. — Твоих друзей же так просто не заменишь, как и Трон Памяти. Так давайте заключим сделку! Я заберу трон, убью девчонку и Лестера и сравняю это здание с землёй. Так велело мне пророчество, а я никогда не спорю с Оракулами. В обмен я отпущу остальных. Вы мне не нужны.
— Джо! — Эмми произнесла её имя как приказ.
Возможно, она имела в виду: «Ты не можешь дать ему победить» или, может: «Ты не можешь дать Джорджине умереть». Как бы то ни было, я увидел на её лице то же безразличие к своей собственной жизни, с которым она юной принцессой спрыгнула с обрыва. Она была не против смерти, но только на своих условиях. Свет решимости в ее взгляде не померк за три тысячи лет.
Свет…
Дрожь прокатилась по моей спине. Я вспомнил, что Марк Аврелий обычно говорил своему сыну. Эти слова впоследствии стали знаменитой цитатой из его книги «К самому себе»: «Представь себя мёртвым. Ты прожил свою жизнь. А теперь возьми, что осталось, и проживи это подобающе. То, что не пропускает свет, создаёт свою собственную тьму».
Коммод ненавидел этот маленький совет. Он находил его удушающим, самодовольным, невозможным. Что значило подобающе? Коммод собирался жить вечно, вытеснить тьму рёвом толпы и блеском зрелищ.
Но он не был способен создавать свет.
В отличие от Вэйстейшн. Марк Аврелий одобрил бы это место. Эмми и Джозефина подобающе жили здесь то время, что у них оставалось, создавая свет для всех, кто приходил сюда. Неудивительно, что Коммод ненавидел их. Неудивительно, что он был так одержим идеей уничтожения этой угрозы своей власти.
А Аполлон был прежде всего богом света.
— Коммод, — я вытянулся во весь свой не слишком впечатляющий рост. — Здесь может быть только одна сделка. Ты отпускаешь своих пленников и уходишь с пустыми руками, чтобы больше никогда не вернуться.
Император захохотал:
— Это звучало бы более устрашающе из уст бога, нежели из уст прыщавого подростка.
Его германцы были натренированы оставаться невозмутимыми, но даже они презрительно ухмыльнулись. В них не было страха передо мной, но сейчас меня это не волновало.
— Я всё ещё Аполлон, — я распростёр свои руки. — Последний шанс уйти по доброй воле.
Я заметил тень сомнения в глазах императора:
— И что ты сделаешь? Убьёшь меня? В отличие от тебя, Лестер, я бессмертен. Я не могу умереть.
— Мне не нужно убивать тебя, — я шагнул вперёд к краю обеденного стола. — Посмотри на меня поближе. Разве ты не узнаёшь мою божественную природу, старый друг?
Коммод зашипел:
— Я узнаю предателя, задушившего меня в моей собственной ванне. Я узнаю так называемого бога, пообещавшего мне благословение и затем оставившего меня! — его голос кипел от боли, которую он пытался скрыть за самодовольной насмешкой. — Всё, что я вижу — это подросток с жирком и плохим цветом лица. К тому же тебе нужно постричься.
— Друзья, — обратился я к остальным. — Я хочу, чтобы вы отвели глаза. Сейчас я приму свою истинную божественную форму.
Не будучи дураками, Лео и Эмми зажмурились, при этом последняя ещё и закрыла рукой глаза Джорджине. Я надеялся, что остальные по мою сторону стола так же послушаются, что они доверяют мне, несмотря на все мои провалы и мой внешний вид.
Коммод усмехнулся:
— Ты весь мокрый и покрытый помётом летучих мышей, Лестер. Ты жалкий ребёнок, которого протащили сквозь тьму, и эта тьма всё ещё в тебе. Я вижу страх в твоих глазах. Это твоя истинная форма, Аполлон. Ты мошенник.
Аполлон. Он назвал меня по имени.
Я видел ужас, который он пытался скрыть, а также его трепет передо мной. Я вспомнил, что говорил мне Трофоний: «Коммод будет отправлять слуг в пещеры за ответами, но никогда не спустится туда сам». Несмотря на то, насколько сильно ему нужен был Тёмный Оракул, Коммод боялся, что тот покажет ему, на каком из его глубочайших страхов подкормятся пчёлы.
Я пережил путешествие, которое он бы никогда не осмелился предпринять.
— Узри, — проговорил я.
Коммод и его люди могли отвернуться, но не сделали этого. В своих гордыне и презрении они приняли мой вызов.
Моё тело нагрелось, каждая частичка зажглась в цепной реакции, и, как самая мощная в мире лампочка, я залил комнату сиянием. Я стал чистым светом.
Это длилось всего лишь микросекунду. А потом начались крики. Германцы отшатнулись назад, слепо паля из арбалетов. Один болт просвистел мимо головы Лео и вонзился в диван. Другой разбился об пол, обломки рассыпались по плитке.
Напыщенный до последнего, Коммод прижал ладони к векам и закричал:
— МОИ ГЛАЗА!
Мои силы испарились. Я схватился за стол, чтобы не упасть.
— Теперь безопасно, — сказал я своим друзьям.
Лео вырвался от своего пленителя, метнулся к Эмми и Джорджине, и все трое поковыляли прочь, тогда как Коммод и его люди, ослеплённые, спотыкались и завывали. Дым струился из их глазниц.
Там, где стояли захватчики и пленники, на плитке отпечатались выжженные силуэты. Детали кирпичной стены теперь выглядели, как на экране с высоким разрешением. Обивка ближайшего дивана, некогда тёмно-красная, теперь была розовой. Пурпурная одежда Коммода выцвела до светло-сиреневого.
Я повернулся к своим друзьям. Их одежда также посветлела на несколько тонов, на чёлках появились светлые полосы, однако все они мудро продержали глаза закрытыми.
