Филипп, пока говорил, всё приближался к Сабине, которая машинально укрылась в амбразуре окна, откуда она не могла выйти, не коснувшись платьем графа.
— Выслушайте ещё, — продолжал он, — выслушайте отца семейства! Это правда, у меня четверо детей... Ну пусть сатана потребует от меня моей дочери Камиллы, рождение которой стоило жизни её матери, пусть он потребует её от меня взамен вашей улыбки... и я отдам ему мою дочь!.. Или ему нужен Робер, мой старший сын, которым я горжусь и мужественная юность которого скоро превратит его в настоящего мужчину? Пусть демон похитит моего Робера и научит меня волшебству, способному очаровать вас на один час! Дети мои!.. Вы меня упрекаете, что я ненавижу вашу Валентину, это правда, я ненавижу её почти столько же, сколько ненавижу её отца... Однако, если бы её жизнь находилась в опасности и вы у меня попросили, устремив на меня потеплевший взгляд, умолить смерть, чтобы она вместо Валентины взяла моих сыновей Анри и Урбена... я согласился бы и на это!
Он хрипел, на губах его была пена, он сходил с ума от адской любви. Когда, задыхаясь, он должен был замолчать, чтобы перевести дух, дверь гостиной отворилась и затворилась с шумом.
III
то привлекло внимание графа де Трема, который обернулся с живостью и с некоторым беспокойством, но никто в гостиную не входил.
«Это ветер», — подумал он.
Госпожа де Нанкрей, стоявшая лицом к двери, вдруг сделалась спокойна. Мысль, что кто-нибудь мог застать его во время столь необузданного порыва страсти, заставила графа сделаться умереннее.
«Я ошибаюсь, — подумал он, — я пугаю эту горлицу моими орлиными криками. Часто сострадание составляет слабую сторону, Лукреций».
Он склонил голову и упал на одно колено.
— Простите! — пролепетал он прерывающимся голосом. — Простите за моё признание! Непреодолимая сила вырвала его из моей отчаянной души... Ваша добродетель так высока, что моя любовь, взволнованная внезапной бурей, могла... О, теперь я чувствую, что должен был показаться вам гнусен... Я был безумен! Вы так добры, так сострадательны, неужели вы не простите несчастного, преступление которого состоит в том, что он поддался только раз беспрерывной муке, раздирающей его сердце!
— Встаньте, ради бога! — с волнением сказала Сабина, потому что её искренность и доброта всегда были готовы верить выражению страдания и раскаяния. — Удалитесь, граф, и никогда не возвращайтесь в этот дом... а я забуду ваше оскорбление и скрою ваш поступок от моего мужа.
— Расстаться с вами! Не видеть вас более! — вскричал Филипп. — И это ваше милосердие!.. Разве расстояние помешает этому пламени, которое вы зажгли, гореть в моей крови! Не прогоняйте меня, не убивайте меня.
Его отчаяние казалось таким истинным, таким глубоким, что госпожа де Нанкрей попыталась сделать над собой усилие, чтобы водворить спокойствие в этой безумной душе.
— Граф де Трем, — сказала она, — после вашего поступка позволит ли мне совесть принимать человека, который стремится обесславить моего мужа и меня? Моя нежность к Рене как ни чиста и ни сильна она, омрачилась бы от соприкосновения к виновной страсти, которую я буду поощрять, если не скажу о ней моему повелителю и властелину! Поверьте, граф, не следуйте по пути, на котором вы встретите только несчастье!.. До окончания осады прекратите ваши посещения. Обещайте мне это, граф, и вдали от вас я сделаюсь вашим лучшим другом и, расставаясь с вами, уже даю вам доказательство моей дружбы, потому что протягиваю вам руку.
Эти слова, исполненные убедительной кротости, вызвали ложную улыбку на губах старого любезника, который принял за начало слабости кротость Сабины, основанной на её доверии к нему. Граф схватил протянутые к нему алебастровые пальчики госпожи де Нанкрей, продолжая стоять на коленях. Внезапная мысль мелькнула в его голове, мысль развратная, стремившаяся к достижению его цели.
— Когда я подумаю, — прошептал он самым ласковым голосом, — когда я рассчитаю, что я мог бы быть вашим отцом, то чувствую, какую привязанность имел бы я для дочери, похожей на вас, и спрашиваю себя, не ошибся ли я в своих чувствах! Сравните наши лета... Это моя отцовская нежность, отвергнутая теми, кто происходит от моей крови, обратилась на вас, единственная дочь моего сердца! У вас нет более родителей... не отдадите ли вы мне дочернюю любовь, которую их смерть оставила без цели? Я заслужу её, моя обожаемая Сабина. Согласитесь на этот мистический союз, и моё удаление сделается бесполезно.
Безмолвие молодой женщины, смотревшей на него с негодованием и отвращением, было неверно истолковано тщеславием старого щёголя. Решив, что жена Филиппа поддалась очарованию его пылкой речи, граф попытался обвить рукой её стан.
— Негодяй!.. Ко мне, Норбер! — закричала Сабина, вырываясь.
Дверь опять отворилась, но на этот раз в залу вошёл управитель замка, сжимая в руках пистолеты.
— Бог мне свидетель, — сказал он, — что я насилия не люблю, но по знаку мадам де Нанкрей я размозжу вам голову.
— Чтобы отмыть честь фамилии? — возразил граф де Трем, насмехаясь, несмотря на опасность. — Это справедливо, ты имеешь на это право, уверяют, будто ты принадлежишь к этому семейству... только с левой руки. Ты хочешь меня убить, мэтр Норбер, это довольно естественно со стороны побочного брата, неправильное рождение которого располагает ко всяким неправильным поступкам.
— Вы смеете говорить о неправедности!.. Вы!.. Вы!.. — сказала Сабина с презрением. — Не бойтесь, граф, Норбер употребит силу, только если вы будете навязывать мне ваше гнусное присутствие. Слава богу, моя честь не имеет надобности быть омытой кровью, вы её загрязнили только этим.
С жестокой и чисто женской иронией она указала старому развратнику на пятно, оставленное на её плече его крашеными усами.
— Если бы вы не были так гнусны, вы были бы очень смешны, — продолжала она. — Взгляните на себя, старик, и сравните себя с моим красавцем Рене! Какая женщина пс предпочтёт мужество и молодость раскрашенной дряхлости?
Сабина знала, что поразить донжуанское самолюбие графа Филиппа значило оскорбить его сильнее, чем плюнуть в лицо, и поражала с неумолимой ненавистью, которую внушила ей попытка к обольщению, ставшая самой чёрной изменой против признательности и дружбы.
Граф слушал её и, краснея, бледнея, кусал до крови нижнюю губу. Когда Сабина замолчала, он зарычал:
— О, я убью этого столь любимого Рене! Разрушив это препятствие, я стану на него, как на пьедестал, чтобы добраться до тебя, обожаемая красавица!
— Норбер, будь готов выстрелить по моему приказанию! — сказала госпожа де Нанкрей с холодной решимостью.
Управитель повиновался, и граф Филипп увидел, что дула пистолетов следовали за каждым его движением.
— Вы должны мне поклясться, — произнесла Сабина, — что вы не будете затевать никакой ссоры с моим мужем, не станете вероломно покушаться на его жизнь и, как только кончится политическое дело, в котором участвуете вы оба, вы будете избегать с ним встречи. Поклянитесь ещё, что вы никогда не явитесь передо мною. Если вы не дадите мне этой клятвы, я клянусь вам, что Норбер выстрелит в вас, как в хищного зверя! Воротившись, мой муж узнает о вашем гнусном поступке и простит, что я осудила вас и наказала.
