— Вы мне приказываете, точь-в-точь как мой старший брат, рассудительный граф Робер, — отвечала ему молодая девушка с улыбкой. — А я повинуюсь, потому что имею к вам такое же доверие, как к нему.
С этими словами, которыми она явила всю невинность своей непорочной души, девушка взбежала по ступеням и скрылась из вида. По праву сердца для неё Морис был представителем главы её рода, попечителя, назначенного Богом для охранения сироты. Она так твёрдо была в том уверена, что Морис посетил её с разрешения графа Робера, что считала бы оскорбительным его расспрашивать на этот счёт. Что же касается пятна, которое она налагала на себя в глазах света, решаясь бежать с молодым человеком и ехать с ним одна в дальний путь, об этом неопытная пансионерка не имела и понятия.
Да и сам Лагравер по своему воспитанно не был способен вполне понимать нарушения светских приличий, твёрдо решившись просто уважать скромность своей возлюбленной. Он и не подозревал, что сам набрасывает тень на её доброе имя, спасая таким образом девицу от угрожавшей ей опасности.
Лагравер хотел пройти со двора в общую комнату, когда вдруг ему бросилась навстречу толстая трактирщица, с лицом, пылающим от гнева. Её служанка приметила визитандинку, входившую в номер Мориса, и поспешила предупредить хозяйку.
«Я не потерплю этого, решительно не потерплю!.. А на меня-то он едва смотрит... — заключала мысленно оскорблённая вдовица. — Надо вернуть к стаду заблудшую овцу!»
— Вы сошли с ума! — резко ответил Морис на её добродетельные возгласы. — Эта монахиня — не кто иной, как молодой мальчик, которого вы скоро увидите в его настоящей одежде. Я был вынужден прибегнуть к хитрости, чтобы вырвать его из рук жестокой мачехи. Избавьте-ка меня от моей рясы и возьмите себе плату за комнату из денег, которые найдёте в карманах. Не стесняясь нисколько!
Он бросил рясу на руки остолбеневшей трактирщицы, и остался в костюме богатого торговца, который был скрыт под ней.
Хозяйка «Лебедя и Креста», совершенно сконфуженная, вернулась в кухню. Между тем Лагравер, оставшись победителем на поле битвы, ходил по двору взад и вперёд. Он беспрестанно поглядывал на одно окно на втором этаже. Скоро в нём показалась прелестная головка в шапочке студента. Морис, невольно приложив пальцы к губам, послал горячий поцелуй к небу. Пленительное видение подражало ему с юношеским увлечением, но направило свой поцелуй к земле. После чего оба стояли неподвижно и с улыбкой смотрели друг на друга.
Обоюдное созерцание длилось довольно долго, когда вдруг раздался стук колёс и лошадиный топот, звон бубенцов и громкие ругательства. Этот оглушительный шум быстро приближался, и вскоре во двор стремительно въехал громадный экипаж, не то дилижанс, не то повозка, запряжённый четвёркою сильных лошадей, на сбруе которых было бесчисленное множество бубенчиков. Каждая пара лошадей была управляема форейтером, ехавшим верхом на одной из них, впереди экипажа было нечто вроде кабриолета. Там сидело трое людей. Сама же колымага несколько походила на нынешнюю почтовую карету, с той лишь разницей, что кузов шёл, расширяясь кверху, по тогдашнему обычаю строить экипажи, вопреки законам равновесия.
Эта тяжёлая махина, очевидно, подразделялась на три отдела, заметных снаружи: спереди было нечто походящее на кабриолет мальпоста
[30]. Во второе отделение входили через боковые дверцы, и оно напоминало внутренние места в дилижансах. В третье же отделение не было другого доступа, как сзади; оно занимало почти две трети всего экипажа и казалось наполненным доверху каким-то товаром. За его решетчатыми окошечками даже виднелись куски материи, наложенные снизу доверху.
Впрочем, назначение этого странного экипажа пояснялось надписью: «Компуэнь из Лиона, бархат и шёлковые материи». Слова эти, выведенные большими буквами, красовались на каждой стороне тяжёлой колымаги.
В то время когда жалкое состояние дорог делало весьма затруднительными все сообщения и доставку товаров, богатые фабриканты всегда имели по два и более таких передвижных магазинов, которые и посылали на большие ярмарки — средоточие всех тогдашних торговых оборотов.
Эти странствующие магазины, снабжённые для их защиты надлежащим числом людей, под надзором главного приказчика, а иногда и самого хозяина предпринимали путешествия, которые длились месяцев шесть, и даже год. В мирное время в них переезжали за границу, во время войны торговцы хитростью избегали военной контрибуции и наложенных запрещений, торговали на ярмарках, пока представлялся выгодный сбыт, и возвращались восвояси только тогда, когда весь товар был распродан с большим барышом. Подобный способ продажи, конечно, употреблялся преимущественно для того рода мануфактурных изделий, которые занимали меньше места и стоили дорого, как то богатые материи и серебряные или золотые изделия, а чтобы защитить такие драгоценные товары на глухих да ухабистых дорогах, надо было иметь хороший и прочный экипаж да надёжных и смелых защитников.
Итак, громадная махина, въехавшая во двор «Лебедя и Креста», полностью отвечала своему предназначению. Её огромный размер имел целью большую вместимость для товара. Среднее отделение, по-видимому, предназначалось для Компуэня или его приказчика и давало ему возможность ехать отдельно от своих слуг. Кроме двух форейторов при ней было ещё три рослых и сильных молодца с загорелыми лицами — в Лионе солнечные лучи почти так же жгут кожу, как в Лангедоке и в Провансе.
Вторжение во двор громадной колымаги было таким внезапным, что Морис едва успел отскочить в сторону, чтобы не попасть под ноги лошадям. Крик ужаса раздался у окна, в котором, как в раме, виднелся хорошенький живой портрет. Крик этот заставил Лагравера вскипеть негодованием против грубиянов, неосторожный приезд которых причинил тягостное чувство его возлюбленной. Он кинулся на одного из форейтеров и, несмотря на сопротивление, стащил того с лошади.
— Мой задористый петушок! — вскричал всадник, сбитый с седла на мостовую, как только опять быстро встал на ноги, — если вы имеете право носить шпагу...
Громкий хохот, раздавшийся в кабриолете, внезапно прервал вызов, довольно странный для простого конюха. Морис бросил надменный взгляд на весельчака, усатого великана, который занимал среднее место в этом отделении экипажа и казался его хозяином.
— Не угодно ли сойти, — обратился к нему Морис, — и удостовериться в моём уменье владеть шпагой не хуже того, как ваш конюх владеет кнутом.
— Бьюсь об заклад, — ответил весельчак, не обращая внимания на вызов, — что вы молодой Лагравер. Он имеет право сердиться, Гаспар. Кой чёрт! Мы приехали за ним, а не за тем, чтобы раздавить его!
Форейтор сел на лошадь с ловкостью искусного наездника, но излил свою досаду последним ругательством.
— Кто вас прислал? — спросил кузен Валентины, приняв обычный спокойный вид.
— Я Компуэнь-младший, — ответил великан, бросив на него значительный взгляд, — наш корреспондент, что живёт на Кардинальской площади, поручил мне отвезти вас к вашему дяде в Нивелль, если мне удастся прошмыгнуть тайком через границу.
