Граф де Трем расположился в доме лесничего выжидать прибытия своих братьев с принцессами. Ему также необходимо было получить известие от Рюскадора, прежде чем он направится на Госсели, отстоящего на пять лье, и куда уже, вероятно, поспел авангард графа Суассонского.
Вернёмся к Валентине и Морису, которых мы оставили скачущими от Голля в Нивелль на одной лошади. Её отчаянный аллюр усыпал искрами тёмную дорогу.
После продолжительного молчания молодой человек сказал Валентине, которая кинжалом колола лошадь, чтобы гнать её ещё скорее.
— Жаль, нет у нас крыльев! Если кардинал ещё не будет захвачен Рюскадором, когда мы приедем и если нам удастся его освободить, всё ещё может быть спасено!.. С тем, однако, условием, если Жюссак поспел вовремя в главную квартиру де Брезе, чтобы обойти мятежников.
— Но если Ришелье захвачен в плен, то всё погибло! — ответила Валентина. — Они скорее пожертвуют жизнью, чем согласятся на выкуп ценой жизни кардинала, если даже маршал и успеет окружить их полк перед тем, как он примкнёт к войску Графа Суассонского. О, проклятый провансалец! Кто мог нас выдать ему?
— Без сомнения, дом Грело, так как вы ему поручили вашу записку ко мне.
— Мне не оставалось другого средства. Впрочем, не измена, а какой-то роковой приговор судьбы победил меня... Проклятие! Сыновья Каина ускользнут от меня! Но, — прибавила она, — мне остаётся дочь!
Она почувствовала, как сердце её спутника забилось у самого её плеча.
— Не бойтесь, — продолжала она со злою насмешкой. — Мы, вероятно, побеждены, и Камилле де Трем стоит назвать себя, чтобы сокольничий Гастона Орлеанского с торжеством отвёз её к братьям.
— Камилла мне обещала никому не открывать своего имени до утра, — сказал Лагравер с отчаянием, — вот почему я дрожу за неё. Это благородное существо; она не назовёт себя этим разбойникам, если они отыщут её в таверне «Большой бокал». Поспешим! Священной для вас памятью вашей матери заклинаю вас поспешить!
— Пожалуй, постараемся приехать вовремя! — вскричала Валентина. — Но в том или другом случае Камилла всё же была увезена из монастыря прекрасным кавалером, с которым путешествовала день и ночь! Этого факта, сообщённого её братьям, достаточно, чтобы они считали её опозоренной в глазах света. С их адской надменностью мнимый позор убьёт их так же, как могла бы поразить действительность.
— Этого-то я и добивалась... в этом, по крайней мере, ты будешь отмщена, Сабина, мученица и жена мученика!
Слова Валентины открыли Морису глаза на роль, которую она заставила его играть с пансионеркой визитандинок и которую он до тех пор не мог уяснить себе. Им овладел неудержимый порыв ярости и отчаяния. Он занёс руки на этого воплощённого духа мести, который увлекал его за собой, как демон увлекает проданную душу. Он готов был сбросить это чудовище злобы на пустынную дорогу и раздавить его под ногами лошади. Внезапное видение возникло перед его внутренним взором: он увидел умерщвлённых Рене и Сабину, видел бедную сироту, обагрённую их кровью, видел, как его отец проклинал убийцу, и опустил руки, готовые поразить неумолимую мстительницу.
Оба продолжали молча мчаться вперёд, и вскоре въехали в Нивелль.
Везде на их пути царствовала тишина, мрачная, как тягостное предчувствие. Они подъехали к таверне «Большой бокал». Ворота казались ещё запертыми, но Морис, соскочив наземь, едва прислонился к одной из половинок, как заметил, что они просто притворены.
Тогда и Валентина сошла с лошади. Оба, с кинжалами в руках, осторожно вошли во двор: он не был более занят людьми, осаждавшими сарай. Холодный пот выступал на лбу у Мориса и Валентины. Они приехали слишком поздно. Судьба на этот раз изменила им.
Красноватый свет привлёк их к двери древней капеллы. В одной из её половинок было прожжено отверстие, достаточно большое, чтобы через него мог пролезть человек. Груда пепла и ещё дымящиеся головни ясно доказывали способ, употреблённый Бозоном Рыжим для того, чтобы ворваться в убежище, где скрывался Ришелье.
— Войдём! — скомандовала Валентина де Нанкрей.
Они пробрались через пепелище, в котором Лагравер подобрал ещё горящую головню.
Сделав два шага в тёмном сарае, Валентина оступилась и вскрикнула от ужаса. Она наткнулась на человеческое тело. Рука её, коснувшись пола, попала в лужу, тёплую и липкую.
Морис нагнулся и осветил окровавленный труп. Это было тело убитого Таванна. Приподнимаясь, Лагравер покачнулся, он ступил на другой труп, и волосы Валентины встали дыбом, когда, сделав ещё шаг, она вдруг услышала хриплый стон.
В этих стенах, некогда посвящённых Богу мира и милосердая, отчаянная, ужасная резня оставила свои роковые следы. Таванн и Нанжис, оба с раскроенными черепами и с телами, покрытыми бесчисленным множеством ран, лежали на четырёх наёмниках Рюскадора, не менее изрубленных и исколотых. Немного далее Рошфор лежал, прислонившись спиною к стене, и сжимал ещё в своих геркулесовских руках задушенного им птицелова Феррана.
Но кардинала нигде не было. Громадная карета тоже исчезла. Второй хриплый вздох пробудил Мориса и Валентину из леденящего оцепенения, в которое их повергло это страшное зрелище.
Фурьер кардинала ещё был жив. Эти стоны или, вернее, это хрипение вырывалось из его широкой груди, из которой ещё не отлетел дух. Лаграверу стоило большого труда высвободить из его сжатых пальцев мёртвого Феррана. Потом Валентина, приподняв колоссу голову, поднесла к его ноздрям флакончик с нюхательной солью, который всегда имела с собой.
Хотя Рошфор получил два удара ножом в горло после того, как сломал себе ноги при падении с круглого окна, сложение его было так сильно, что он вскоре открыл глаза. Взор его тотчас остановился на Морисе, вид которого мгновенно привёл его в полное сознание.
— Слишком поздно! — произнёс он глухим голосом. — Но хотя бы вы с Жюссаком и остались здесь, вы не спасли бы кардинала от рыжего чёрта. Это он убил Таванна, с которым не могли справиться его канальи. Слишком поздно!..
— А Ришелье? — спросила Валентина с отчаянием.
— Во время борьбы он стоял холодный и гордый у дверец кареты, в которой не хотел запереться, несмотря на наши усильные просьбы. Ни один из наёмников не осмелился к нему подойти или коснуться его. Но когда всё было кончено, этот сокольничий ада втолкнул его насильно в карету и запер в ней. В один миг впрягли лошадей, выехали во двор, и рыжий провансалец закричал:
— В лес Сеньер-Изаак!
— А потом? — спросил в свою очередь Лагравер, задыхаясь от волнения при мысли о Камилле.
Рошфор, раны которого Валентина перевязывала своим платком, продолжал слабым голосом:
— Я задушил одного из этих мошенников, который хотел меня доконать перед отъездом... кровь текла из меня ручьём, голова кружилась... но кажется, я слышал крик женщины перед тем, как совершенно лишился чувств.
Морис опрометью кинулся на двор и стремглав взбежал на лестницу дома. Достигнув верхней площадки, он ступил на выбитые половинки дубовой двери и, зарыдав, упал на пол опустевшей комнатки.
