– Да почто ж?
– Бог ведает, что еще с боярина понадобится, а тут, почитай, он в наших руках с такой-то тайной.
– И то. Горазд ты, батюшка, на хитрости-то, – протянул Телепнев. – А на Москве судачат, мол, чудеса вокруг мальца неистовые учиняются?
– Да уж куды деваться. Я, вишь ли, обещался владыку на чудо-то кликнуть, дабы он своими очами… Да недосуг было, такая суета поднялась. Да и ночь-полночь.
– Ну, вдругорядь кликнешь.
– Ох, хлопотно с Петрушей. Но скажу тебе втаи – впору уверовать, что он всамдель посланец Заступницы Небесной. Что ни седмица, то новое чудо. Никак не могет он боярами подкинутым быть.
– Эва… Так почто ж ты за Романова предстательствуешь?
– Да я и сам уж в сумлениях, – пошевелил усами Шереметев. – Ладно, Василь Григорьич, ступай. А мужичкам твоим, что к казакам пойдут, накажи: коли те Мишки держаться не восхотят, пущай за Петрушу их подбивают. Нам с тобой различия-то нету.
Казачий сотенный голова Ермолай, прозванный за зверскую рожу Пугалом, кивнул на низкую кривую избенку, до окон занесенную снегом.
– Вот и пришли. Эх, погуляем всем на страх!
Вид у него и в самом деле был пугающим: черные как вороново крыло волосы топорщились во все стороны из-под мохнатой шапки, косматые брови почти закрывали глаза. Правую щеку пересекал шрам, оттягивающий вверх угол губы, отчего создавалось впечатление, что Ермолай все время злобно усмехается.
– Вижу, не слепой, – ворчливо отозвался его спутник, казак Гаврила Тонкий.
– Денег-то будет у нас? От того, что князь Трубецкой выдал, ноне и полушки не осталось.
– Не боись, Гришка Хортиц обещался, мол, всем хватит.
– Ну, лады, – кивнул Ермолай. – А то ведь нынче не то что ране. Это мы осенью могли взамен платы саблей перед целовальничей мордой помахать. А теперича князь Пожарский, будь ему пусто, свои порядки везде поставил. Как скажешь, что платить нечем, вмиг подьячий кабальную запись начертает, и прости-прощай воля вольная.
Они вошли в распахнутые ворота, обогнули стоявшие на дороге розвальни с сеном, в которых сладко сопел мужичок в шапке-ушанке и крестьянском армяке, и взбежали на крыльцо.
Изба эта, приютившаяся между Соляным двором и церковью Пятницы на Кулишках, была государевым кабаком, днем и ночью открытым для страждущих. Казаки, и в самом деле получившие от Земского правительства по восемь рублей за освобождение Москвы, проводили здесь почти все время. Вот и сейчас, едва войдя, Ермолай с Гаврилой увидели в одной из комнаток, на которые перегородками был разделен кабак, с десяток своих.
Они кивнули целовальнику
[11], прошли к казакам и скинули тулупы на широкую лавку у входа. Вояки, сидевшие за длинным дубовым столом, повскакивали, приветствуя друзей.
– Наконец пожаловали. Где шатались-то? Эй, кто там, вина сюда!
Кряжистый целовальник тотчас вырос со штофом вина и двумя оловянными чарками. Ловко втиснув их между блюдами и объедками, метнулся в соседнюю комнатку к орущим гостям. Гаврила сел на лавку и дернул друга за рукав, приглашая присоединиться. Но тот остался стоять, из-под черных бровей с подозрением глядя на двух незнакомцев в зеленых стрелецких кафтанах.
– Вы кто ж такие будете? – сурово спросил он.
– Погодь, Ермолай, не бузи. Мы тут дело важное судим. Послухай лучше, что братья наши, стрельцы, сказывают.
Пугало неохотно сел и плеснул себе из штофа. Заглотнул разом всю чарку и нетерпеливо спросил:
– Ну?
Один из незнакомцев, высокий тощий парень с желтыми, словно соломенными, волосами, наклонился вперед и негромко произнес:
– Так вот, коли вы, казаки, за Мишку Романова встанете, то будет вам при нем слава и почет. Потому как батюшка его, митрополит Филарет, в стане вора Тушинского нареченным патриархом значился. Да вы и сами ведаете, небось не раз его там встречали.
Казаки нестройно закивали.
– Ну и вот, ежели выберут Мстиславского там аль Пожарского, так быть вам в горе, эти пребывания вашего в Тушине не простят. А Мишка-то Романов дитя совсем, несовершенных лет, и державствовать будет так, как Филарет укажет.
– Дык он в полоне, под спудом, – возразил Гаврила.
– Михайло как венец наденет, так его и выкупит у ляхов. И будут они вдвоем государевыми делами управляться. И худого вам не учинят.
– А тебе какая печаль об нас беспокоиться? – нахмурился Ермолай. – Вы, поди, сидением у вора не опорочены, с вас и взятки гладки.
Вперед подался второй стрелец, черноволосый, лет сорока, с серьезным и умным лицом.
– Порешили мы промеж собой, – ответил он вместо «соломенного», – что будем за младого Мишку стоять.
И вас к тому ж призываем, дабы всем на одном венценосце помириться и боярам свою волю обсказать. Ежели не прижать их, они никогда на Русь царя не выберут, так и будут ругаться да спорить. А вам при отроке ловко будет, дык что ж за резоны супротив него прекословить?
– Нам чем доле без самодержца, тем ловчее.
– Да с чего бы? Свои деньги вы уже продуванили, самое время венценосца выбрать да на жалованье сесть.
– Вот что, стрельцы, ступайте-ка вы отсель и средь нас раздора не сейте. Мы за князя Трубецкого держимся.
– Фи, где он ноне-то? – опять влез «соломенный». – Слыхал я, ему уж в храме местечко под склеп уготовили.
– Погодь, Федька, – одернул его старший и повернулся к Ермолаю: – Я тебе так скажу, паря: Трубецкой ваш лжец знатный. Аль не обещался он вас озолотить за московское взятие? А ноне что? Себе Важскую землю взял, а вам по восемь рублев кинул? Праведно ль это? А окромя того, всяк ведает, что один ваш князь другого извел, и через это дело вы обоих потеряли. И остались для вас неопасные токмо Мишка-отрок да Петька, чадо приблудное. Ежели Романов вам не мил, мы и на мальце могем сговориться.
– Без тебя рассудим, – мотнул головой Пугало. – Ступай отседова, пока цел.
Брови стрельца угрожающе сомкнулись, он вскочил, Ермолай тоже, но Гаврила споро встал между ними.
– И правда, мил человек, поди, поди. А мы промеж себя поратуем, за кого нам теперича держаться.
– Что ж, добро. Напоследок вот что скажем: иноки Троице-Сергиева монастыря за Романова да за младенца склоняются, и через три дня на подворье в Китае сход будет. Келарь ихний, Аврамий Палицын, его учинил. Так что и вам туда дорога, коли надумаете. Прощевайте.
Стрельцы, посверкав глазами, ушли, а казаки выпили по чарке и продолжили разговор.
– В том они правы, что без нашего слова бояре долго-онько сумлеваться будут, – вздохнул Гаврила. – Надобно порешить да на Крутицкое подворье податься, там, сказывают, на время Собора митрополит Казанский стоит, Ефрем.
