– Ты что ж, сбираешься с османцами воевать? – изумился Пожарский.
– Нет, Дмитрий Михалыч, нонеча не с руки. Но опосля нам персы понадобятся. Ты скажи Шереметеву: в союзе совсем-то пущай не отказывает, ни «да», ни «нет» не ответствует, тянет время.
– Как прикажешь, великий государь.
– Шах Аббас силушку немалую имеет, Грузию с Арменией и с Ширваном у османов, вишь, умыкнул…
Юный царь задумчиво пожевал губами, разглядывая мысок маленького сапожка. Ох, что сейчас начнется! Он поднялся по ступенькам к своему трону, вскинул голову и в упор посмотрел на Пожарского.
– А теперича вот что, Дмитрий Михалыч: надобно нам с Польшей да Швецией замириться.
Князь отпрянул, на лице его застыло изумление.
– Как замириться, государь?! Да об чем ты?! Сказываю ж, три крепостицы у ляхов отобрали, Смоленск вот-вот возворотим!
– Как возворотим-то? Нешто вы туда осадные орудия подвели?
– Вот об этом не ведаю. Могет, и в Дорогобуже оставили… Крепостицы-то сами нам ворота отворяют.
– А коли в сей раз не отворят? Сколько ляхи продержатся?
– Ну-у… Небось, до весны-то сдюжат, а то и поболе.
– Дык к тому времени полвойска разбежится, в лагере зиму сидеть охотников мало. Да и урожай, поди, собирать надобно.
– Не сумлевайся, государь, по осени сдадутся ляхи.
– Нет, Дмитрий Михалыч, не сдадутся, а, супротив того, Сапега еще защитников приведет, – вздохнул Петр и задумался.
«Ну да, все, как и было в реальности, ничего не изменилось. Ладно, исправлю эти досадные ошибки – и Смоленск будет взят. А потом попробую надавить на короля Сигизмунда… Как? Чем я могу ему грозить? Что про него знаю? Он хочет посадить сына на русский престол. Что еще? У него много детей или, по крайней мере, будет много. Обожает жену, помнится, умрет от горя вскоре после ее смерти. Дети, жена… Кажется, у него через несколько месяцев должен родиться сын… И после этого королева заболеет. Вот на чем можно его подловить! Рискованно, конечно, но попробовать стоит. А когда с поляками мир будет подписан, можно союзом с ними и шведам угрожать».
Между тем князь в отчаянии воскликнул:
– Да почто ж нам мириться, коли ломим? Ляхи-то затребуют, чтоб Владислав ихний царем русским звался. И помыслить жутко, сраму не оберемся, батюшка!
– Пусть себе, – беззаботно махнул рукой Петр. – Нам нынче не о чести, а о выживании государства думать надобно. Вот обрастем жирком, поднакопим силенок – тогда и займемся прочим.
Пожарский с пунцовыми от стыда щеками стоял перед царем и качал головой. Это что ж малец удумал-то?! Нет, совершенно невозможно делать ляхам столь унизительные уступки!
Он решительно шагнул к трону.
– Воля твоя, государь, выслушай. Ты, хотя и Божий посланец, но дите малое, и в делах сих несмышлен. Дозволь боярам самим рассудить, не дай свершиться срамному миру.
– Чего ж ты, Дмитрий Михалыч, хочешь? Чтобы длилось великое шатание? Народу и без того едва не в половину убыло, дык и еще столько же на поле брани положить?! Я, хотя и в малом теле, но именем Господа сказываю. И все наперед ведаю.
– Да неужто? – Рот у Пожарского приоткрылся сам собой. – Нешто ты будущность видеть могешь?!
– Вестимо. Откуда ж иначе я про бельских немцев услыхал? И все не так ладно, как ты, князь, себе мыслишь. Вон, новгородцы уже шведскому королевичу присягнуть вздумали. Сказываю – коли нынче не замиримся, пять годов землю кровушкой русской поливать будем – и все одно Смоленск и Чернигов ляхам уступим.
Честное, открытое лицо князя помрачнело, зубы сжались, на скулах заходили желваки. Было ясно, что его раздирают сомнения: можно ли положиться на слово царя-младенца? Верить ли?
Петр сел на свой мини-трон и протянул ему руку:
– Поди сюда, Дмитрий Михалыч.
Тот опустился на колени на ступеньку, и лицо его теперь было прямо напротив лица царя. Сжав его запястье, Петр проникновенно сказал:
– Верь мне, князь, я токмо счастия для земли Русской желаю. Господь мне порукой – ничего худого не учиню.
Пожарский долго смотрел ему в глаза, потом медленно кивнул:
– Не сумлеваюсь, государь. И да поможет тебе Бог!
Облегченно вздохнув, Петр продолжил:
– Так что ступай да на Боярской думе настояние о мире обскажи. Пущай кондиции готовят. А мы с тобой на помощь князю Черкасскому двинемся да пушки с мортирами прихватим.
Пожарский недоверчиво мотнул головой.
– Ужель ты, государь, самолично на Смоленск пойдешь?
«Чтоб я упустил возможность посмотреть, как воюют в семнадцатом веке? Как на моих глазах меняется история? Да ни в жизнь!»
– Пойду, князь. Город нам ох как надобен, опосля его сдачи ляхи посговорчивее станут. А как возьмем его, так и двинешься к ним с кондициями.
– Худой из меня переговорщик-то, государь. Ты лучше Иван Михалыча пошли, Воротынского.
Петр кивнул: боярин ему нравился. То, как он повел себя, узнав о проделках жены и шурина, не могло не вызывать уважения.
– Добро. Пущай зайдет, сам его наставлю.
Пожарский вдруг усмехнулся в усы, тепло и ласково глядя на царя.
– Чего ты?
– Прости, государь, – пожал плечами князь. – Все никак не могу привыкнуть, что малец такие умные речи ведет.
Представив, как выглядит со стороны карапуз, поучающий государственного мужа, Петр рассмеялся весело и заливисто. Его звонкому смеху вторил могучий хохот Пожарского.
Глава 5
Вот уже две недели, как Ермолай Пугало присоединился к войску Заруцкого. Не то чтоб его манила казачья вольница, нет. Он предпочел бы остаться в Москве, но кто-то из товарищей мимоходом упомянул, что видел в городе Акимку Рыжего и Николу Роговца, собутыльников, с которыми Ермолай вломился в тот проклятый вечер в дом девчонки. Эх, а ведь он надеялся, что дружки его сгинули в пламени смуты…
И, в общем-то, пес бы с ними, не один Пугало в смутные времена насильничал, и ничего, все забыто и быльем поросло. Но слух прошел, будто кто-то из людей Пожарского ищет виновников смерти этой пигалицы. Да так ищет, что всех готов наизнанку вывернуть. Видать, сестрой ему та деваха приходилась, или еще кем. А люди у князя серьезные – найдут как пить дать. И тогда уж Ермолаю несдобровать. Эти двое, хоть и были в тот вечер с ним, сами в насилии не замазаны, спали сладким сном на печи, пока он измывался над девкой. А значит, расскажи они обо всем – им ничего не грозит. А вот ему головы точно не сносить.
Ну почему это происходит именно с ним? Что за напасть?! А тут еще приятель рассказал, что Акимка в кабаке спьяну трепался, будто днями ему кучу денег отвалят. Как пить дать хочет его, Ермолая, продать! Аспид! Ладно, еще поглядим, кто кого.
