Вперед выдвинулся молодой парень. Факелы у ворот выхватили из темноты его растрепанные рыжие волосы, покрытое веснушками лицо…
– К Ивану Мартынычу с царской грамотой. Открывай!
– Еще чаво, больно атаману нужны ваши грамотки!
– А вот мы у него и спросим, – усмехнулся рыжий.
Никаких распоряжений на такой случай у Ермолая не было. Он нахмурился и протянул руку:
– Ладно, давай сюда. Сам отвезу.
Но посланец решительно покачал головой.
– Мне государь приказал самому с Иваном Мартынычем переговорить. И вон ему – тоже. – Он кивнул на повозку.
Пугало подъехал к ней и наклонился к оконцу. Дверца открылась, и он увидел седобородого старика с лицом испещренным морщинами. Ермолай, которому не раз приходилось видеть этого человека в Москве, с изумлением уставился на него.
– Старец Амвросий?!
Тот степенно кивнул. Сотник перевел взгляд на рыжего и задумался. Что может быть опасного в конопатом парне и блаженном старике? Да ничего! Только отряд отогнать надо.
Минуты две все молчали, лишь треск факелов да ржание лошадей нарушали тишину осеннего вечера.
– Окромя тебя и старца никого не пущу, – наконец изрек Ермолай, потирая ненавистный шрам. – Вели им, пущай отходят подальше от города, неча тут.
– Добро, – кивнул парень и, вернувшись к отряду, принялся тихо давать указания.
А Пугало, измученный сомнениями последних дней, наклонился к Амвросию.
– Ты, старче, будущность ведаешь, – негромко сказал он, – так скажи, что нас всех ждет?
Тот пристально посмотрел на него из-под косматых бровей и так же тихо ответил:
– Государству Московскому Богоданный венценосец зело поваден. И бысть нам, православным христианам, отныне в любви и соединении, и прежнего межусобства не чинить.
– Ты, чай, атамана приехал уговаривать? И что, согласится он али как?
– Ивашка-младенец, коего вы ныне царем величаете, и мать его, иже имеет дерзость царицею называться, падут смертью лютою. Так что негоже вам противиться, самое время податься под руку государеву. И ведаю: бысть посему.
– Эй, я готов, веди.
Ермолай обернулся: рядом с ним гарцевал рыжий. Еще раз внимательно оглядев гостя, сотник кивнул и дал знак открыть ворота. Они со скрипом распахнулись, и парень вслед за повозкой въехал в Одоев.
– Сенька, проводи их к Иван Мартынычу! – крикнул Пугало, а сам долго смотрел им вслед, мучительно размышляя.
От натопленной печи шел жар, лениво расползаясь по горнице. За накрытым столом сидели двое: Иван Заруцкий и Василий, посланец царя.
Исподлобья поглядывая на гостя, атаман размышлял. Эх, сколько ж времени потеряно! По-хорошему, надо было по весне на Москву идти, пока еще мальца того на царство не венчали. Но сил тогда было мало, и Заруцкий не рискнул. Все надеялся на подмогу, все ждал. А теперь что? Баловень вовсе не пришел, люди Самойлова, утихомиренные дарами и обещаниями царя, перешли на его сторону. Да и в Ивановом войске начались шатания, ежедневно то один, то другой есаул сообщал о сбежавших. Города и селения Тульского уезда целовали крест московскому государю и поднимались против атамана. Надо бы торопиться с наступлением, да куда там: даже вместе с теми, кого привел Косой, войско Заруцкого едва насчитывало три с половиной тысячи человек. На небольшие городки сил пока хватало, но на Москву с этим не пойдешь. Оставалось одно – сидеть в Одоеве и ждать Васковского с его сотнями. Вот атаман и сидел. И ждал. И дождался: теперь напротив него сидел государев посланник.
Заруцкий разлил по стопкам брагу и начал:
– Ну, сказывай, чего там твои бояре удумали?
– Не бояре, а сам царь, – возразил Василий.
– Ага, вестимо, кто ж еще. Думаешь, я не ведаю, что ваш царь не больше нашего?
– Государь у нас един, и, поелику он Божий посланец, так и в свои несовершенные лета мыслит получше нас с тобой.
– Ох, чую, бояре хитрость задумали, – усмехнулся Заруцкий и, подняв стопку, примирительно добавил: – Ладно, с Богом.
Выпив, Васька поудобнее устроился на лавке, прислонился к стене и сложил руки на груди.
– Слушать-то будешь аль нет?
Иван, хрустя соленым огурцом, кивнул.
– Царь Петр Федорыч готов тебе и твоим людям прощение даровать. И даже боле: воеводою тебя сделать. Вот только воеводство свое ты должон сам отвоевать.
– Это как же?
– А вот так. Наказывает тебе великий государь отбить донскими и запорожскими силами у османцев Азов и засесть там. А уж он тебя всемерно поддерживать станет, слать оружие, еду да питье. В общем, для казачков твоих довольствие. А возьмешь крепость – посадит царь тебя своею милостью воеводою на многие лета.
Заруцкий расхохотался весело и заразительно, изо рта на дубовый стол выпал непрожеванный кусочек огурца.
– Никак твой премудрый самодержец решил еще и с османцами воевать?
– А это не твоя печаль. Возьмешь Азов – будет тебе слава да богатство. Пойдешь на Москву – голову сложишь. Аль не слыхал, что старец Амвросий сказывал?
– Да ты, небось, подкупом аль силой его сюда притащил.
– Ты, Иван, людей совсем не разумеешь. Ужель не понял, что искренне он глаголал?
Подперев буйную голову рукой, атаман задумался. Да, в словах Амвросия сомневаться не приходилось, он человек известный и врать не станет. А значит, и в самом деле Маринку ждет смерть на Москве. Бог бы с ней, с Маринкой, но вот Ивашка, сын, к тому же кандидат в цари и его, Заруцкого, пропуск в лучшую жизнь. Может, и в самом деле не стоит идти на Москву, а сделать, как наказывает царь? Азов… А что, неужели он крепость не возьмет? С его-то силами, да еще по дороге, пока доберется до Низу, сколько присоединится. И запорожцев можно позвать на помощь. Конечно, придется постараться – Азов казаки уже брали, но чтоб засесть там…
– И что ж, ежели я отвечаю согласием? Как мне крепость оборонять, когда турецкий султан придет?
– Год просидишь там, и опасность минет. Поверь, опосля османцам не до тебя станет.
– Да, паря, доишь ты шибко, да молоко жидко. Неужто не боятся бояре, что я там другого государя посажу? – усмехнулся Иван.
– А вот это не сбудется. Ежели даешь добро на Азов, то Маринку с сыном надобно выдать.
– Что?! – Заруцкий вскочил, черные глаза загорелись грозно и страшно. – Да в уме ль ты, посланец?!
Он схватился за саблю, но Василий продолжал сидеть, сложив руки на груди, лишь веснушки чуть вспыхнули на его круглом лице.
– Погодь, Иван, не горячись. Головушкой своей покумекай. Князь Пожарский Смоленск взял да с войском на Москву воротился. С Польшей да Швецией со дня на день замиримся. Вся рать наша теперича супротив тебя встанет. Города да крепости уж государю новому присягнули. Нету у тебя надежи это все вспять оборотить. Тебе нынче одна дорога – на плаху, коли с царем-батюшкой не уговоришься.
