Приступ удалось отбить. Через два часа толпа рассеялась, оставив на площади с полсотни убитых и покалеченных. Девять человек стрельцы пленили, их препроводили в Тимофеевскую башню, в народе называемую «пыточной». Шереметев велел запереть все ворота Кремля, отдав Китай и Белый город на откуп мятежникам.
А те старались вовсю. Начали с того, что разграбили Соляной рыбный двор возле Ивановского монастыря. Вынесли оттуда все товары и растащили по домам.
– Вот она, солюшка, вот она, родимая! – в исступлении кричали они.
Теперь, когда у бунтовщиков был запас столь необходимого продукта, они задумались и о мести боярам.
– Эх, Шереметевский двор бы пожечь, да в Кремле-городе он себе палаты поставил.
– Ниче, и там достанем!
– Стойте, мужики! – воскликнул всклокоченный парень лет двадцати пяти. – Обманули вас, не виноват Шереметев!
– Это как же?! Кто ж, как не он? – послышалось со всех сторон.
– Да вот так. Всем мутит боярин Воротынский, ему и прибыток главный с соли-то идет. А коли моему слову не верите, вон у него спросите. – Всклокоченный ткнул пальцем в высоченного детину с желтыми, словно из соломы, волосами.
– Угу, – кивнул тот. – Воротынский податями правит.
– Да полно?
– Айда Воротынского жечь, – махнул рукой парень и побежал в сторону Никольской.
Толпа двинулась было за ним, но в это время коренастый мужичок, раскинув руки, преградил дорогу и крикнул:
– А ну-ка, погодьте! – И обернулся к Гусеву: – Слышь, Платошка, никак то Алешка Власов. Аль не признал?
– А ведь и верно, он, пес Телепневский. А дьяк тот на подхвате у Шереметева! И рыжий с ними заодно!
– Да вы что, мужики, – испугался всклокоченный, – я ж свой… ваш…
– Ах ты, ирод, боярам продаешься?! На других вину переложить чаешь, иуда?! – закричали в толпе, и все бросились на Власова.
Алешка завопил так жутко, что у тех, кто послабее духом, мороз пробежал по коже. Но не прошло и двух минут, как его растерзанное тело оказалось на мостовой рядом с окровавленным трупом «соломенного». Люди, разгоряченные убийством, тяжело дышали, глаза их сверкали, руки тряслись.
– К палатам Телепнева! – скомандовал Гусев, и толпа кинулась на восток.
К своему несчастью, Василий Григорьевич оказался дома. Через узкое оконце он с ужасом смотрел, как сотни разъяренных мужиков с палками и кольями, выломав ворота, заполонили двор. Думный дьяк заметался по комнатам, пытаясь найти безопасный выход. Но было поздно: со всех сторон доносился топот, крики, ругань.
«Живым сволоте не дамся!»
Он схватил саблю и бросился к дверям, но воспользоваться ею не успел: толпа ворвалась в комнаты. На Телепнева бросились с дюжину человек, мгновенно разоружили и выволокли во двор. Несчастного пленника бросили на землю, и на его голову, грудь, руки, живот посыпались камни, удары дубинок. Он завыл, но скоро сил и на это не осталось. Сквозь красную пелену мелькали тени, мятежники что-то кричали, однако Телепнев уже ничего не слышал. В лицо ткнули чем-то острым, и боль от вытекшего глаза оглушила его. Несколько секунд он еще хрипел, потом изувеченное тело обмякло, голова запрокинулась, а слипшаяся от крови борода встала торчком.
Смерть думного дьяка бунтовщики приветствовали радостным гулом.
– Аки собаку, да и поделом!
Едва отдышались, как послышались крики:
– Дальше! Дальше!
И обезумевшая толпа рванула к следующему дому. Когда хаос охватил всю Москву и горела уже половина Китай-города, к ремесленникам и посадским присоединилось несколько полков стрельцов, во всеуслышание заявивших:
– Не желаем супротив простого люда за бояр кровь проливать! Вместе избавимся от их насилий и неправд!
Толпа приветствовала это решение радостным гиканьем. Вперед вырвался Иван Соколов, который хоть и не принимал участия в убийствах, но вместе с Гусевым воспринимался бунтовщиками как предводитель.
– Слухайте, братцы, – блестя глазами, воскликнул он, – коли за нас ноне такая силушка, так и в Кремль-город прорваться немудрено. А там как раз дворы тех бояр, с коих нам обида и насильство великое!
– В Кремль! В Кремль! Айда! – пронеслось над головами.
Толпа колыхнулась и покатилась в сторону белокаменных стен.
Глава 3
В Кремль толпа прорвалась через Никольские ворота. Тихие улицы буквально за несколько минут наполнились народом. Бесконечная людская река растеклась по Троицкой и Чудовской, кто-то направился к Теремному дворцу, но большая часть, во главе с Соколовым и Гусевым, сразу же бросилась на Житничную, к дому Шереметева.
Бояре попрятались по своим дворам, трясясь от страха и спешно вооружая холопов. Еще бы: бунтовщики весь день жгли богатые дома, избивали слуг, не брезговали и грабежом. Делили между собой куньи, лисьи, собольи меха, резали дорогие ткани, рубили на куски золотые и серебряные чаши, разбивали бочки с вином и медом. Многие напились допьяна и уже не могли участвовать в мятеже, но те, кто еще держался на ногах, разгоряченные хмелем и разбоем, были по-прежнему опасны.
С шумом и гиканьем толпа подкатилась к дому Федора Ивановича. Крики, топот и вопли «Разорвать Шереметева!», «Зарубим продажных бояр!», «Собора требуем!» слились в оглушительный рев. В воздухе клубился сизый дым, принесенный ветром с пожаров в Китае.
Высокая каменная стена отделяла двор боярина от улицы.
– Ломай ворота! – завопил мужичок с козлиной бородкой, тут же откуда-то притащили бревно и с разбегу ударили им в зеленые доски.
– Давай, робята, давай, поддаются!
Но тут со стороны Троицкой послышался гомон, нарастающий шум, раздались крики:
– Царь едет! Царь!
И правда, вскоре показались конные стрельцы, плотно окружавшие золоченую карету. Среди них был и могучий широкоплечий богатырь, в котором мужики узнали князя Пожарского. Толпа попятилась в стороны, и стремянные по образовавшемуся коридору направились к дому Шереметева.
Сидевший в карете Петр давно так не волновался. Узнав, что толпа двинулась к дому регента, он поспешил туда, чтобы не допустить смерти несчастного боярина.
Когда несколько недель назад царь принял решение дать бунту разгореться, он и представить не мог, как страшно все будет выглядеть. Давя в себе чувство вины, Петр отговаривался тем, что такой бунт был и в реальности, а значит, он ни при чем. А если все происходящее – виртуальность, то вообще стесняться нечего, игра есть игра. Но душу грызли сомнения: какая, к дьяволу, виртуальность? Это настоящий, живой мир, и по его, Петра, вине погибли люди. Можно было бы утешать себя тем, что он хотел как лучше… Ага, благими намерениями… Что у него великая цель… Ну да, которая оправдывает средства. Помнится, Гитлер любил этот лозунг. Нет, нужно признать, что оправдания нет, и его выбор был ошибкой. Так, по крайней мере, честнее.
