Он повернулся к государственным мужам.
– И вы ступайте. Устал я.
Поклонившись, те двинулись к двери, а Петр крикнул им вслед:
– И кликните мне рукодельницу какую аль швею.
«Надо же, в конце концов, карманами обзавестись».
– Хлеб наш насущный даждь нам дне-есь…
Петр незаметно вздохнул. Как же много времени русские посвящают молитве! Да ладно бы только в домовой церкви, так еще на богомолья приходится ездить. Вчера весь день тряслись по ухабистой дороге до Троице-Сергиевой лавры, а сегодня спозаранку уже служба. Эх, тяжела доля государева…
Но где же Дионисий? Царь приехал, значит, вести богослужение должен архимандрит. Всегда так было. Петр его помнил, тот был высоким, худым мужчиной средних лет, с тонким и очень умным лицом. А сейчас вместо него какой-то седобородый старик. Что это, протест? Бунт? Архимандрит решил показать государю свое отношение к реформам? И как теперь ему, Петру, себя вести? Убеждать, уговаривать? Или ругаться, настаивая на своей царской воле? Как же хреново, когда даже такие мудрые люди не понимают, что он для них же старается. Хорошо хоть, не все такие. Сторонников у него тоже немало.
Он покосился на молившегося неподалеку Филимона. Рука у того была аккуратно перевязана белым полотном, разделенным на полосы. Рядом с писарем стоял высокий тощий юноша в монашеской рясе. Длинные жидкие волосы и редкая бороденка придавали его худому лицу на редкость несуразный вид. Но Петр знал: этот чернец – один из лучших русских лекарей Москвы.
После того как поранившийся Филимон вернулся от племянника, царь подробно расспросил его о юноше. Писарь поведал немало случаев, когда Тимоха – именно так он называл родича – вытаскивал пациентов буквально с того света. С учетом того, что он лишь недавно обучился, Петр сделал вывод, что у парня природный талант к медицине. И взял его к себе одним из лекарей. Мало ли, что может приключиться, а этим дворцовым Гиппократам веры мало.
Между тем служба подошла к концу. Вперед выступил Иван Воротынский и, как предписывал обычай, обратился к священнику:
– Святой отец! Се государь наш, благослови его!
Петр опустился на колени, сложив ладошки, а священник, осенив его крестом, принялся бормотать:
– Мир тебе, православный государь… Благословение Господа нашего…
Когда все ритуалы были закончены, царь тихо спросил его:
– А скажи, отче, где теперича настоятель? По какому резону службу не стоял?
– Не гневайся, батюшка Петр Федорыч, – вздохнул старец. – Худо архимандриту, занемог. В келье лежит, подняться не может. – Он горестно покивал и прошептал: – Молись за него, государь.
– Где он, отче? Хочу сходить к нему.
– Ступай, батюшка, ступай. Я велю тебя проводить.
– Прости, государь, что встать пред тобою не могу.
Петр был поражен видом архимандрита. Щеки ввалились, на скулах горел нездоровый румянец, а глаза лихорадочно блестели. Бледный, исхудавший, он лежал на узкой лавке, укрытый рогожей. У другой стены полутемной кельи стояли заваленный свитками стол и простой деревянный стул. На столе свеча, чернильница с пером, в углу – рукомойник и таз.
Царь, подтащив стул ближе к лавке, сел и взял священника за руку.
– Пустое, отче, лежи. И не тревожься: чаю я, с Божьей помощью вскоре излечишься.
– Нет, батюшка Петр Федорыч… Зело меня немочь-то скрутила. Видать, помирать вскорости…
– Ну-ну, отчаяние лихой попутчик. Да и грешно, сам ведаешь.
– Как ты, государь, складно сказываешь-то. Слыхал я про то, да, признаться, не больно верил. А нынче вижу – и впрямь диво дивное. Истину ты, царь-батюшка, глаголешь, унынье страшный грех. Буду надежу иметь, авось Господь смилуется да поможет.
Петр тихо рассмеялся и наклонился к архимандриту.
– Я тебе лекаря свово оставлю. Надысь нового взял, ох и хорош!
Бледное лицо настоятеля окаменело.
– Благодарствую, государь, токмо скулапы твои мне не надобны. Бог поможет, коли воля Его на то будет.
– Так вот же оно, вспоможение-то.
– Не гневайся, царь-батюшка, мне теперича один Господь пособить могет, – упрямо прошептал священник.
«Ох уж эти иноки. Умирать будут, а лечиться не станут!»
И тут в памяти Петра всплыл старый анекдот про раввина. Сообразив, как можно убедить упертого монаха, он откинулся на спинку стула и неторопливо начал:
– Расскажу я тебе, отче, одну притчу. Жил на свете схимник, иже во всем уповал на Бога. Случился как-то в тех краях потоп. Крестьяне бежать бросились и его с собою кликнули, да токмо он отказался, сказавши: «Господь управит». А воды все боле и боле. Плывет мужичок на лодке и снова кличет монаха. А тот вдругорядь – Господь спасет меня. А уж когда воды по крышу прибыло, всплыла огромная рыба да плеснула хвостом, дескать, садись. В третий раз отказался схимник – и, вестимо, утоп. А как попал на небеса да встретился со Всевышним, так и вопиет – почто, мол, Ты дал мне помереть, Боже? А Господь ему ответствовал – трижды силился я спасти тебя, неразумного, и трижды ты от моего вспомоществования отринулся.
Дионисий нахмурился и внимательно посмотрел на царя.
– Понял я, об чем ты сказываешь, царь-батюшка. Да только неможно такому быть, чтоб чернецу православному Господь лекарем-еретиком пособил.
– Очувствуйся, отче! Али я сказывал про иноземцев? Наш он, наш, монах из Чудова, Тимохой кличут.
Поразмышляв с минуту, архимандрит усмехнулся:
– А ведь и впрямь, государь, почем мне ведать, что не Господом он чрез тебя послан?
– Ну, вот и ладно, нынче ж Тимоха и придет, – улыбнулся Петр. – Излечишься, и все станет аки прежде, ладно да складно.
Дионисий помрачнел и закусил губу.
– Нет, государь, не станет ладно. Лихо ноне в церкви. Священники, обеты позабыв, мамоне служат. Сребролюбцы, почитай, чуть не в каждом храме сидят. Об пастве не радеют, а лишь для мошны своей усердствуют. Глядят на служение Богу аки на ремесло требоисправления.
– Купцы да посадские про то же на Земском соборе сказывали. А ты, значитца, примениться к такому не могешь… – Царь огляделся. – То-то гляжу, у тебя тут скромно уж больно.
– Богатство инока – Господь наш Иисус Христос, – наставительно заметил архимандрит. – Ибо сердце вещелюбца делается жестким и чуждым всякого духовного ощущения.
«Ого! – поразился Петр. – Никак наш Дионисий – последователь нестяжателей!»
– Вижу, преподобного Нила Сорского чтишь, отче?
Тот с удивлением посмотрел на царя.
– Не ждал я, государь, что ты слово его в голове хранишь. Да, батюшка, обет произвольной нищеты мною даден, и богатыми вещами окружаться мне негоже.
