– Неча тут сказывать, князь. Надобно все по-старому вертать. И нам с тобою должно про прежние распри позабыть и теперича быть заодно. Я к тебе по-соседски заглянул, по-доброму, с надежей, что как-нибудь уговоримся.
– На что?
– А чтоб Петра скинуть да Мишу Романова на престол возвести.
Мстиславский отпрянул.
– Святые угодники! Не приболел ли ты, батюшка Федор Иваныч, и ноне умишком скорбен?
– Я-то, слава богу, в полном здравии. А ты не ахай, князь, не ахай. Мы силу обретем немалую. Митрополит Филарет, вишь, возвернулся. Уж он-то нас беспременно поддержит, дабы сынку свому державство добыть.
– Воля твоя, батюшка, я не с вами. Ты на государя зол, что он место у тебя отнял, а мне-то с чего супротив него подыматься? Царь вон мне угодья выделил по соседству со строгановскими. А уж руды там, сказывают – на множество жизней хватит. Вот и снаряжаю теперича людев, по весне отправятся. С тремя рудознатцами уже сговорился. Будут железо да медь искать. Могет, и соль приметят. А в вотчине у меня Карлуша Голландец – головастый, шельмец, даром, что еретик, – мельницу пильную поставил. Так отовсюду народ идет за досками: дешево и быстро. А еще лошадей у иноземцев выписал, буду их разводить в кобыличьей конюшне. Петр Федорыч обещался за казенный счет их выкупать для войска. Что ж мне отказываться-то от сего? Прибыток, чай, раза в три больше прежнего.
Шереметев, сверля его глазами, надменно усмехнулся:
– Неплохо ты, Федор Иваныч, развернулся, да токмо… С нами, князь, с нами – и ты, и кум твой, Бориска Лыков. Аль, чаешь, я не ведаю, как вы к Петруше убивца подсылали, когда он еще на моем дворе стоял?
Рот у Мстиславского приоткрылся, борода затряслась, он в растерянности уставился на собеседника.
– Господь с тобой, батюшка, чтоб я… Да ни в жисть… Откель же такое измышление…
Бывший регент встал, вытер рукавом рот, поправил усы.
– Нет нужды лукавить, князь, – мягко сказал он. – Мне все ведомо, так что вам обоим теперича либо меня держаться, либо на плаху отправляться. Да ты не горюй, сдюжим. Выпьем еще с тобой на пиру у царя Михаила. Приходи завтра после заутрени, да сторожись, чтоб кому из Охранной избы на глаза не попасться. Будем будущность решать.
Похлопав боярина по плечу, Шереметев протопал по скрипучим половицам к двери. А Мстиславский смотрел ему вслед и крестился дрожащей рукой.
* * *
Всю ночь Федор Иванович Мстиславский ломал голову. Ох, как не хотелось ему присоединяться к заговору! Как ни крути, выгоды с того никакой. Выгорит дело, придет новый царь – так еще неизвестно, как при нем обернется. А нет – и вовсе головы лишишься. Но что делать, раз уж имел глупость когда-то покушаться на Петра. И после утренней службы он поплелся в дом Шереметева.
За столом в горнице сидел сам хозяин, его сосед, князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский, и стольник Иван Федорович Троекуров. И если князя Мстиславский ожидал увидеть – как-никак младенца сгубить они вместе пытались, – то присутствие Троекурова стало для него неожиданностью. Странно, вроде с бывшим регентом он никогда заодно не был. Чем же этот хитрец подцепил стольника? Уважаемый человек, при взятии Смоленска полком командовал, сейчас у Пожарского новым войском воеводит, несмотря на отмену там местничества. Помнится, пару лет назад ходили слухи, что именно Троекуров мог организовать похищение Петра ляхами. И это дело расследовала Охранная изба, полностью подотчетная Шереметеву. Возможно, бывший регент что-то нашел на него и этим зацепил? А может, и цеплять Троекурова не надо, ведь он Филаретов зять.
Мстиславский, садясь за стол, тяжело вздохнул.
– Как бы нас людишки из Охранной избы не заприметили.
– Не тревожься, Федор Иваныч, – отмахнулся хозяин и потряс в воздухе кулаком: – Они у меня вот где были. Да и нонеча кое-кто остался. Коль и заприметят, царь об том не проведает.
– А многие ли с нами? – поинтересовался Лыков, продолжая прерванный приходом Мстиславского разговор.
– Уж немало, Борис Михалыч, поверь. То, что местничество убрали в войсках да в посольствах, – токмо ж первый шажок. А дале царь его и вовсе отменит да наберет в правители сарыни. Вон, глянь, Васька-то его из холопов, а Петруша ему дворянство давать собрался. За государственное, мол, раденье. Кому ж сие понравится? Вот и ропщут бояре. Я кой с кем пошептался ужо.
– Ну, а Филарет что ж? Согласился?
– А куды ж ему деваться? – скупо улыбнулся хозяин. – Небось, хочет за венец-то подержаться. Да и царь лютует. Сказывают, и церкву обижать сбирается. А ведь Филарет ныне православию главный предстатель.
– Да-а, – крякнул князь. – Чем же ты его завлек-то, батюшка? Не отринется ли?
– А вот чем… – Шереметев рассказал о разговоре с митрополитом. – А опосля мы снова встретились да порешили – Филарет станет среди духовенства смуту чинить. Иона-то тоже с нами, да и иные многие, так что, чаю, все ладно обернуться должно.
Мстиславский недовольно скривил губы.
– И что ж, ты всамдель мыслишь, что царь не Господень посланец, а диаволов? Гиль, Федор Иваныч, кто ж сему поверит.
– Митрополит, могет, и не поверил, но сумления у него появились. А уж коли такой умный да образованный нас слушает, то о сарыни и говорить неча, убедим. Верные мне люди уж вторую седмицу на Москве слухи распускают.
– Ну-ну…
– А ежели смердам сего мало будет, так я иную задумку имею. – Шереметев хищно улыбнулся и подмигнул Лыкову. – У меня ж по сию пору Агафья живет…
– Какая Агафья?
– Бывшая мамка цареныша.
– Α-a, ну да, как же, как же. – Лыков повернулся к Мстиславскому: – Это с коей Ефимка, конюх мой, женихался. Мы ж его тогда еще подговаривали…
– Прикуси-ка язык, князь! – рявкнул тот.
– Да полно, полно, – заулыбался Шереметев, – а то я не ведаю. Вам, бояре, меня пужаться без надобности, одно дело учиняем. Жаль, что в тот раз у вас не получилось, ну да ладно.
– Так что баба-то? – поинтересовался Лыков.
– Ну дык она ж при Петре мамкой была тут. Вот я и решил: велю-ка ей сказывать, мол, чудеса те она учинила. Да вон хоть с Ефимкой твоим сообща.
– Как так – она?
– Ну а что там было-то? Глас да рисунок? Вот, дескать, она сама и начертала аль упросила кого.
– А буквицы, иже над ним огнем горели? – хмуро спросил Мстиславский.
– Да были ль они? Ты в это веруешь? Угольком, поди, начертали Агафья с Васькой. Я их не видал.
В горнице повисла тишина, заговорщики обдумывали услышанное. Троекуров тяжело встал, подошел к окну и уставился на снег, белыми хлопьями падающий на двор.
– Нет, Федор Иваныч, пустое это, – покачал головой Лыков. – Дума велит ее расспросить, что она ответствовать станет? Почто ей чудеса сии снадобились?
