«А ведь неплохо бы поддержать авторитет новым „чудом“. Тогда и старые лучше вспомнятся, и глупости в народе перестанут ходить».
– Ты б, государь, сгоряча-то не рубил. – Князь нетерпеливо шевельнул бородой. – Ежели Иона с Филаретом заодно супротив тебя пойдут… Небось, ведаешь про царя Дмитрия, коего бояре напраслиной-то оплели.
Петр подошел к окну и, встав на лавку, окинул взглядом площадь. Заснеженные улицы, заборы, купола. Как уныло, сумрачно. А тут еще эти мятежники. Хотя чему удивляться? Церковь на Руси – крупнейший феодал, понятно, что она не может не сопротивляться новшествам. Но чтобы такую глупость, как ложные чудеса, придумать…
– А скажи-ка, князь, – обернулся он к Пожарскому, – кто мутит-то? Филарет, что ль?
Дмитрий Михайлович насупился и даже вроде бы покраснел.
– Казни, государь, – не ведаю. Охранная изба все дни напролет работает, уж и боле людев взял, и денег на подкупы выделил, но откель слухи идут, понять неможно. Видать, кое-кто из старых там супротив нас стоит и препятствует всячески. Я вот думаю, ото всех, кто при Федоре Иваныче взят, избавиться, кликнуть новых, преданных. И главу доброго поставить. К примеру, Шеина.
– Это которого? Михал Борисыча?
– Ну да, того, кто Смоленск в двенадцатом году оборонял. Уж столько хитрости проявил, а тут она ему снадобится. Он же, как из полона возвернулся, без места сидит. С ним работа веселее пойдет.
– Что ж, Шеина так Шеина. – Петр задумчиво почесал щеку и повернулся к Филимону: – Как там старец Амвросий, жив еще?
– Слава Богу, царь-батюшка.
– А сходи-ка ты к нему, порасспрошай, что там ему про все это видится. И, коли он Филаретову сторону не держит, пущай в народе в нашу пользу сказывает. Мол, козни диавольские супротив посланника Божия подымаются, дабы опять Русь смутою захлестнуть.
– Сделаю, государь.
– Ну вот и ладненько. Все, что ль, Дмитрий Михалыч, аль еще чего есть?
– От атамана Заруцкого весть пришла. Просит твоего, государь, вспомоществования. Сказывает, османцы по весне на Азов идти сбираются, опасаются казаки, что не выстоят.
Петр кивнул:
– Давно жду, уж и всамдель пора бы. Пущай приходят. Да только и мы не лыком шиты, а, князь?
Глава 6
Выйдя от царя, Филимон огляделся. У двери замерли два стрельца, а в противоположную дверь как раз входил Василий. Писарь подскочил к нему и жарко зашептал:
– Васьк, а Васьк, слышь…
– Чего?
– Князь-то твой Петру Федорычу сказывал, мол, на Москве неспокойно. Слухи ходют, будто чудеса вкруг него не настоящие были, а, дескать, ты по указке Дмитрия Михалыча их учинял.
– Да полно?! А как?
– Вот не ведаю, – развел руками Филимошка.
– Ой, да ну, пустое, небось.
– Тише ты! – Писарь покосился на стрельцов. – Князь-то не сумлевается, что кто-то народ с умыслом мутит. Супротив государя замышляют.
Василий, слушая это, внимательно разглядывал свои сапоги. Лицо его было мрачнее тучи, веснушки побледнели, рыжие брови сошлись у переносицы. Помолчав с минуту, он решительно заявил:
– Ладно, сам все сведаю. – И обернулся к стрельцам: – Я в Китай побег, а вы тут глядите в оба! Сани возьму, так что возвернусь вскорости.
Десятью минутами позже Василий уже въезжал на Пожар. Крикнул вознице: «Годи тут!» – и медленно двинулся между торговыми рядами, прислушиваясь к разговорам.
Вокруг стояла суета, в тканых рядах продавцы наперебой расхваливали шелка и полотно, в железных звонили в колокола, стучали подсвечниками и запорами, от церковных веяло запахом благовоний, от восковых – свечей. В мясном, рыбном и мучном рядах было особенно многолюдно. Покупатели придирчиво оглядывали товар, приценивались, спорили, торговались. Казалось, все заняты своими делами и никому нет дела до царя.
Василий бродил не меньше часа и порядком замерз, когда в винном ряду услышал горячий спор.
– Гляди, какое, – важно говорил низенький коренастый продавец, – прямиком из закатных стран.
– Ага, – подмигнул покупатель, улыбчивый черноволосый мужичок в зипуне, – поди, такого шереметевская дворня и обпилась, когда им чадовы чудеса-то привиделись.
Все вокруг рассмеялись, а толстая баба в коротком шугае приподняла подол юбки и звонко выкрикнула:
– Ох, мне бы пару мужичков вином энтим опоить, я б им свои чудеса показала!
Снова хохот. Васька, активно работая локтями, пробрался через собравшуюся толпу и встал напротив мужичка.
– Неправда твоя! – горячо начал он. – Никто не обпивался, а чудеса всамдель были, самые настоящие!
– Да полно!
– Ты-то почем ведаешь, служивый? – дернул его за рукав какой-то старик.
– Я сам тогдась на том дворе стоял! Своими очами видел горящие буквицы, а вдругорядь слыхал глас Богоматери…
– Эва, сказанул, – рассмеялась баба в шугае. – А Илья-пророк на огненной колеснице не спускался ли?
Теперь уже гоготали, казалось, все винные ряды.
– Я не прилыгаю
[23]!
Толстуху вдруг отодвинул пожилой стрелец с седыми усами и умным взглядом.
– Слышь, паря, – обратился он к Ваське, – коль ты на том дворе стоял, должон помнить Агафью, иже мамкой дитятиной была.
– Ну, помню, вестимо.
– Так вот она надысь самолично сказывала, мол, чудеса по указке князя Пожарского учиняла. И стражник чадов ей помогал.
– Да как же? Не могла Агафья… То, небось, и не она была вовсе. Наговор это, батя.
– Нет, служивый, взаправду. Она моя давнишняя знакомица, так что сумлений тут никаких.
Ошарашенный, Василий кивнул и медленно побрел к саням.
– Вась, ты, что ль?!
– Я, Агафья.
Бывшая мамка заполошно всплеснула руками. Глаза вспыхнули радостью, и она бочком подскочила к гостю.
– Батюшки, чего ж ты на стуже-то стоишь? Ступай за мной, травяным настоем напою.
Вскоре они уже входили в просторную поварню, где шипели и шкварчали яства для готовящегося ужина. Дворня помнила бывшего Петрушиного стража и забросала его вопросами:
– Чет тебя давно не видать, а, Васьк?
– Все ли ладно?
– Ты при князе Пожарском аль прогнали уже?
– Ну, полно, полно, – махнула рукой Агафья, увлекая Василия в угол за печкой, где стоял небольшой, крепко сбитый стол.
Через пять минут перед Василием красовался дымящийся пузатый жбан, от которого шел терпкий запах трав, и большая плошка ячменных лепешек. Дела с соседским конюхом у Агафьи не сладились, и теперь она вовсю хлопотала вокруг гостя.
