Мстиславский ждал, с подозрением глядя на гостей. Неужели опять что-нибудь затеяли? И его хотят привлечь? Ну уж нет! Только вчера пришло известие от рудознатцев из владений за Большим Камнем – железо нашли, и немало. Это ж какие барыши можно получить! А эти неугомонные… Да еще ночью.
– Вы б поостереглись приходить-то, чай, всю челядь переполошили. А ну как в Охранной избе сведают.
– Нет нужды нам боле сторожиться, Федываныч, – вполголоса сказал Троекуров. – Утрась выступаем.
– Куды?
– На кудыкину гору! Царя пойдем скидывать!
Мстиславский обомлел. Ладно бы какой тайный заговор, где можно в сторонке постоять да за спинами других отсидеться. Он с надеждой посмотрел на Шереметева, словно спрашивая – не шутит ли воевода?
– Истинно Иван Федорыч сказывает, – твердо кивнул тот. – Ноне самое для сего дела доброе время. Наших людей множество на Москву прибыло, словно бы они паломники. Ведь послезавтра Ильин день.
– Да помилуй, батюшка, какое ж доброе-то? – запротестовал хозяин, истово крестясь. – Церковники от нас отложились, сами ж ведаете. Да разве ж чудо учинилось бы, не будь государь Богом посланный? Ведь оно порукой. Ну куды ж нам супротив?
Троекуров кругами ходил по комнате, половицы скрипели под тяжелыми шагами. Наконец он остановился напротив Мстиславского, посмотрел с презрением и веско ответил:
– Пустое это! Просто случай вышел, что персы в тот день прислали Ризу. Не поторопи Иона Собор, так бы не совпало. Ну, сам рассуди, Федор Иваныч: царь бояр да церкву стеснил, сарынь распоясалась, скоро толпами от нас побегут. Порядка в государстве нет, а он, дитя малолетнее, с еретиками-иноземцами якшается. Они весь передний двор, что за Теремным дворцом, досками обнесли да целыми днями учиняют невесть что. А русскому человеку там теперича и не пройти. И не разглядишь ведь, все замкнуто. Вот что у них там деется, ведаешь?
– Нет, князь, – развел руками Мстиславский.
– И мы не ведаем. А ведь супротив порядку что-то быть могет. От царя любого ноне ожидать можно. Попомни мое слово: костел они строят аль кирху лютеранскую. К зиме эта мерзость еретическая посреди Кремля-города стоять будет!
– Свят-свят! А с меня-то что надобно?
От волнения и страха ноги отказали хозяину, и он в изнеможении повалился в кресла. Шереметев, наклонившись над ним, сладко зашептал:
– Поверь, батюшка, теперича время удобное. Пока князь Пожарский не вернулся с Азова, мы на Москве хозяева. Ибо здесь только и остались, что полки Ивана Федорыча. Соберем их завтра, да на Теремной! А твое дело – утрась свидеться с Афанасием Васильичем, главой Стрелецкого приказа. Он же твоей супружнице сродственник? Во-от, посулишь ему по-свойски при новом государе место в Боярской думе аль еще чего, и пущай он стрельцов, что царев дворец охраняют, на нашу сторону повернет.
– А коли он от… отринется?
– Ты до поры ему не сказывай, что завтра-то выступаем. Коли согласится, тогда и можно. А ежели откажется, так донести на тебя не успеет. А мы, что ж, делать нечего, со стрельцами схлестнемся.
Они еще что-то говорили, но Мстиславский их уже не понимал. Сердце стучало так, что, казалось, зазвони сейчас Иван Великий – и то не услышит. Руки похолодели, а лицо, наоборот, пылало. Это ж надо – завтра мятеж!
– Так не запамятуй, боярин, на заутрене Афанасия-то сыщи, – прорвался сквозь окружающую его пелену голос Троекурова.
Федор Иванович механически кивнул. Гости еще немного потоптались и благополучно отбыли. А он схватился за голову и долго сидел, раздумывая, что делать.
После завтрака Петр неторопливо шел анфиладой дворцовых комнат. За ним степенно шагали бояре, сопровождая до царских покоев. Они тихо переговаривались и не мешали государю размышлять.
Его давно беспокоило, что, несмотря на множество открытых школ, московиты не торопились отдавать туда детей. Конечно, можно загнать их туда указом, да будет ли толк? Люди не видят смысла в грамотности и в учении, надо их как-то мотивировать.
И поэтому уже несколько дней назад он решил «чудо», которое готовили ученые-иностранцы, преподнести не как знак свыше, а как «чудо науки». Самых отсталых, конечно, не переубедишь, а вот тех, кто посмышленее, это точно зацепит. Увидев собственными глазами, чего можно достичь с помощью знаний, они наверняка захотят учиться.
Петр от души радовался своей идее. С алхимиками он уже договорился: завтра, в День святого Ильи, они придут и помогут устроить «чудо». Он невольно улыбнулся, предвкушая реакцию московского люда. А сегодня – последние приготовления. Надо спешить, ученые, наверное, уже ждут его на площадке за Теремным. Но тут сзади раздались громкие голоса. Петр обернулся – к нему, непочтительно расталкивая бояр, спешил взволнованный Михаил Шеин. С ходу махнув поклон, воевода быстро произнес:
– Государь, молю, выслушай. Дело скорое и зело важное!
До царских покоев оставалось несколько шагов, и Петр сделал знак сопровождающим, приказывая удалиться. Едва они скрылись, он шагнул в комнату и повернулся к Шеину.
– Ну, сказывай.
– Беда, государь. Бунт. Утрась прибегал ко мне Мстиславский и баял, мол, замыслил Шереметев с иными боярами солдат нынче в Кремль-город привести, дабы тебя, великого государя, живота лишить. Они ему с Лобановым-Ростовским сговориться наказали, дабы охрана дворцовая не супротивлялась. Да только Федываныч ко мне прибег, так что стрельцы за нас, задержат супостатов. Князь Пожарский чрез седмицу возвернется, тебе до той поры схорониться надобно.
– Погодь, Михал Борисыч, не спеши. Не мог Мстиславский попутать чего? Шереметев… Значитца, все-таки…
– Истинно, государь, он давно у меня на сумлении.
«Вот сволочь! Решился-таки! И как Охранная изба не углядела?!»
– Но на Москве полки стоят. Пущай сюда идут и оборонят нас.
– Троекуров, собака паршивая, теми полками верховодит. А он, батюшка, с Шереметевым заодно!
Теперь Петр всерьез испугался. Он затравленно взглянул снизу вверх на Шеина, словно ожидая, что тот сейчас рассмеется и скажет – прости, государь, это просто шутка. Но в глазах воеводы не было и тени веселья, лишь бесконечная тревога.
Воздух разорвали тревожные звуки набата.
– Поспешать надо, царь-батюшка, – умоляюще произнес Шеин сквозь колокольный звон. – Стрельцами тебя окружим, авось успеешь проехать вон из Москвы.
Без стука распахнулась дверь, и в проеме показался взбудораженный Василий.
– Государь, в Китае бурление! А с Пожара войска входят!
Шеин яростно сжал кулаки.
– Замешкались, опоздали! Схоронись здесь, батюшка Петр Федорыч, в Теремном. А мы стеною пред дворцом встанем. Клянусь, все как один животы положим, но к тебе им прорваться не дадим!
Но Петр, благодарно взглянув на воеводу, покачал головой. Хватит, и так на его совести погибшие при Соляном бунте.
