– Бранитесь? – лениво поинтересовался он и сунул в руку куренному Полтавскому свернутый пергамент, с которого на шелковом шнурке свисала сургучная печать. – На-ка, глянь. Ляха схватили, а при нем вот, нашли. Шел от польского круля с письмом тайным к нашему Петру.
Атаман развернул грамотку, покачал головой и протянул игумену.
– По-латинянски. На-ка, батюшка, прочти, что начертано.
Иов внимательно осмотрел печать на шнурке и, щуря глаза, тихо забормотал:
– Его королевское величество шлет вам, пан Сагайдачный, свои уверения… и подтверждает свое обещание… как ранее и договорено… после войны с Османской империей… если Запорожская Сечь обратится в католичество или униатство… и будут уничтожены православные атаманы… выплатить немедленно тридцать тысяч талеров… писано за его величество королевским секретарем Вацлавом Забо…
Последние слова игумена потонули в шквале возмущенных криков. Бородавка, освободившись от державших его за руки приспешников Сагайдачного, храбро шагнул к нему.
– И ты называл нас братьями? Значитца, сказываешь, мне награду обещали? – мрачно усмехнулся он и повторил недавний приказ недруга: – В кандалы его!
Несколько молодцов бросились на Петра, тот попытался стряхнуть их, но безуспешно. Атаман Полтавский с горящими от гнева глазами одним прыжком подскочил к Сагайдачному, но другие схватили его за руки.
– Пустите меня! Не жить супостату! – бушевал куренной.
Бывший гетман пытался вырваться, но его крепко держали.
– Да кому вы верите? – кричал он. – Яцко, небось, сам начертал эту грамотку подметную! Чтоб я решился нашу веру продать?!
Но его никто не слушал. Одни атаманы толкались, пытаясь прорваться к нему, другие их держали. Бородавка, вынув саблю, заорал на всю хату:
– А ну хватит! Не осквернять горницу кровью поганою! Прилюдно судить его будем!
На следующий день перед всем казачьим сходом игумен Иов вновь зачитал перехваченное письмо. И по общему решению запорожцев Сагайдачный был казнен на месте.
В тот же вечер Тараска Бивол по поручению воинской рады сел писать грамоту московскому царю.
Глава 2
Бородавка быстро разделся и, оставшись в одной рубахе и портах, скользнул под рогожу. Монастырская постель, конечно, не самое мягкое ложе, ну да ему не привыкать. Главное, дело сделано. Он повернулся к стене и блаженно улыбнулся. Все! Теперь в киевских землях восстановлено православие! Царь не обманул, ну и казаки свое слово сдержат, объявят о переходе под его руку. И будет у веры надежный защитник, сам посланник Господень!
Месяц назад Яков с куренными, сотниками, есаулами, протопопами, обозными и писарями побывал в Москве. За перестрел от Земляного города его встретили государевы люди на роскошно убранных лошадях, а на следующий день и сам царь изволил принять казацкое посольство. Допустил до руки, милостиво принял подарки, спросил о здоровье. Пораженные гости с удивлением слушали мудрые речи десятилетнего Петра.
Лежа в постели, Бородавка вспоминал, как с поклоном просил великого государя оказать милость: принять под свою руку их города, станицы, хутора и прочие земли, собирать с них доходы в казну, прислать воевод и ратных людей для защиты православия. Посольство представило «статьи» – условия, на которых казаки готовы войти в состав Руси, и царь их подписал. Главным, конечно, стало восстановление церковной иерархии и подтверждение казацких прав и вольностей. Но обо всех этих договоренностях решили не объявлять до тех пор, пока патриарх Константинопольский не восстановит киевскую митрополию.
И вот сегодня наконец свершилось! Кирилл в сопровождении полутысячи казаков прибыл в Братский монастырь и здесь, в Богоявленском соборе, посвятил игумена Иова в сан митрополита, а еще семерых священников – в епископы. Православие в Киеве восстановлено! Конечно, король Сигизмунд не признает этого, ну да наплевать. На днях обнародуем статьи – и прощай, Польша!
В таком блаженном расположении духа Яков и задремал. Но не успел он погрузиться в сон, как раздался громкий стук в дверь, и в келью ворвался Тараска Бивол.
– Яцко, вставай! – завопил он. – Монастырь подожгли!
– Кто? – Бородавка рывком сел, толком не проснувшись.
– Почем я знаю кто?! Униаты, небось. Поспешай! Горит со стороны шатров!
Коридор заволокло дымом, из келий группами выбегали полуодетые запорожцы. Когда они выскочили на улицу, западная стена уже пылала, а вместе с ней и палатки тех, кому не хватило места в монастыре. Казаки застонали от бессилия и ярости: это сколько ж братьев погибло!
Откуда-то из темноты раздались выстрелы, и молоденький есаул со стоном упал на траву. Пришлось занимать оборону, а огонь все разгорался.
– Атаковать надобно! – прокричал Яков сквозь рев пламени. – Эти изверги пытаются не дать нам монастырь тушить.
Перегруппировавшись, запорожцы бросились во тьму, где сверкали вспышки ружей. Они бежали, пригибаясь и падая, и вот, наконец, в ночи проступили силуэты атакующих. Обнажив сабли, казаки налетели на них, и завязалась кровавая драка. За сгоревших братьев каждый дрался, как в последний раз.
Бородавка рубился словно лев, размахивая клинком направо и налево, не разбирая, где свой, где чужой. Сражаясь сразу с двоими, он вдруг услышал сзади характерный свист и не понял, а звериным чутьем почувствовал, что этот удар направлен в него. Резко крутанулся, одновременно присев, – а вдруг удастся увернуться? И в ту же секунду увидел, как между ним и смертельным клинком вырос Тараска, закрыв собой гетмана. Мгновение – и с тихим стоном Бивол медленно осел на землю. Яков до крови закусил губу и, заревев по-медвежьи, с новой силой обрушился на врагов. Он не знал, сколько времени шел бой, лишь рубил и рубил ненавистных униатов, мстя им за своего помощника.
Наконец те дрогнули и побежали, а Бородавка подскочил к Биволу.
– Тараска! – Голос его сорвался. – Ранен?
– Прощай, батько. – Тот говорил через силу, тяжело дыша. – Помолись за меня.
– Погодь трошки, братец. Отнесу тебя монахам, они лекари знатные, вылечат. Мы с тобой еще повоюем.
Бивол застонал.
– Пустое, мне все одно… не жить… Слухай, Яцко… помолись… грех на мне. Ту грамотку-то… про Сагайдачного… я начертал. Боялся… Царь московский, пока ты… в отъезде был… весть прислал… мол, свидел он в скорой будущности… убьет тебя Петро. Вот я и… подготовился… втаи. Ведал, что ты… не поз… волишь…
– Да ну? – Бородавка отпрянул. – Так что ж, не виноват, выходит, Петро? Не сговаривался с крулем?
– Нет.
– А как же… Погодь, там же по-латинянски было писано?
– Зазря, что ль… я три года… в семинарии… – в последний раз усмехнулся Тараска.
Глаза его закрылись, голова запрокинулась. Яков смотрел и смотрел на него, с трудом сдерживая клокотание в груди. Наконец он стянул баранью шапку и произнес единственное, что смог:
