– Вы больны? – крикнул он.
Платок приглушал его голос.
– Нет. Мы только что приплыли, – ответил Маркус. – Бетси хочет есть.
– Они все хотят, – заявил кучер. – Я отвезу ее в сиротский приют. Там девчонку накормят.
Бетси вцепилась в Маркуса.
– Уж лучше я отнесу ее в таверну немки Герти, – сказал Маркус.
– Герти больше десяти лет, как свалила из города. – Кучер прищурился. – А вы, смотрю, много знаете про Филадельфию для человека, который только что приплыл. Как, вы сказали, вас звать?
– Он ничего не говорил, – ответил кучеру Галлоглас. – Меня зовут Эрик Рейнольд. Я капитан судна «Аретуза». Это мой двоюродный брат Маркус Чонси.
– Абсалом Джонс, – представился кучер, приподняв шляпу.
– Лихорадка ушла? – спросил Маркус.
– Мы так думали. Тут несколько дней держался мороз, а потом потеплело, и она вернулась, – сообщил Джонс. – Уж и магазины начали открываться. Люди в свои дома возвращались. Над Буш-Хиллом даже флаг вывесили. Дескать, больных у них больше нет. Теперь есть.
– Поместье Гамильтон? – Маркус извлек из памяти полузабытое название загородного особняка.
– Пустовало несколько лет, – ответил Джонс. – Мистер Жирар занял поместье, когда разразилась лихорадка. Это его телега. Но тем, кого везу, больница уже не нужна. Им прямиком на кладбище.
Маркус и Галлоглас не стали его задерживать. Они повели Бетси по улице, взяв за маленькие ручки. Девочка подпрыгивала и даже что-то напевала. Маркус в очередной раз убеждался: дети гораздо крепче, чем кажется взрослым.
Здание таверны, когда-то принадлежащей немке Герти, стояло все там же, на углу Фронт-стрит и Спрус-стрит. Док-Крик за это время успели замостить, и бывший ручей превратился в узкий, извилистый переулок, нарушавший прямоугольную планировку филадельфийских улиц.
Дверь была открыта.
Галлоглас жестом велел Маркусу оставаться на улице, а сам сначала просунул внутрь весло, после чего шагнул в сумрак зала.
– Никого, – вскоре сообщил он, показавшись в окне. – Только крысы и кто-то умерший гораздо раньше августа.
К изумлению Маркуса, скелет по-прежнему стоял у переднего окна. За это время он успел лишиться левой плечевой и локтевой костей. Левая кисть лежала на макушке черепа.
Они обыскали весь зал в поисках хоть какой-то еды, однако ничего не нашли. У Бетси начали дрожать губы. Она очень хотела есть.
И вдруг Маркус услышал характерный щелчок.
– Ни с места!
Он повернулся и поднял руки.
– Мы не собираемся вас грабить, – сказал Маркус. – Нам нужно хоть чем-то накормить эту голодную девочку.
– Док?
У человека с мушкетом в дрожащих руках была пожелтевшая кожа, почерневшие губы и воспаленные глаза. Он скорее напоминал карикатуру на человека.
– Вандерслис? – Маркус опустил руки. – Тебе же в таком состоянии нужно лежать.
– Ты приплыл. Адам говорил, что ты приплывешь.
Вандерслис отшвырнул мушкет и заплакал.
Маркус с Галлогласом перенесли Вандерслиса наверх, где нашли черствый хлеб, не успевший заплесневеть, кусок сыра и немного пива. Бетси усадили в угол, подальше от постели Вандерслиса. Грязные простыни были покрыты коркой блевотины и личинками мух. Маркус собрал их в комок, обернул одеялом и выбросил в окно.
– Лучше оставить его на полу, – коротко распорядился Маркус, когда Галлоглас хотел уложить Вандерслиса обратно на матрас.
Из своих курток Маркус и Галлоглас соорудили постель. Найдя воду и относительно чистую тряпку, Маркус обмыл другу лицо, шею и руки.
– А ты хорошо выглядишь, Док, – сказал Вандерслис, вытаращивая воспаленные глаза. – Смерть тебе к лицу.
– Я жив, и ты тоже, – ответил Маркус, поднося к губам Вандерслиса кружку с пивом. – Выпей. Станет легче.
– Не могу. – Вандерслис отвернул голову. – Оно мне все кишки сжигает, а затем прет назад и сжигает глотку.
Галлоглас посмотрел на Маркуса и качнул головой. Безнадежен.
Но Вандерслис первым позвал Маркуса сесть у костра, когда Маркус, озябший и голодный, появился в лагере Ассоциаторов, убегая от своих призраков. Не кто-нибудь, а Вандерслис поделился с ним в Трентоне едой и одеялом. Совершая обход, Вандерслис в любое время года насвистывал рождественские песенки, а когда Маркусу становилось совсем мрачно на душе, развлекал его непристойными шутками. Когда Маркус был в мире совсем один, без родных и близких, обуреваемый страхами, Вандерслис принял его как члена своей семьи.
Маркус не горевал о родном отце, которого убил своими руками, однако не хотел терять Вандерслиса. Он и так потерял достаточно: дом, мать, сестру, бесчисленных пациентов, доктора Отто и еще Веронику.
Маркусу отчаянно требовалась родственная душа. Кто-нибудь, кто восстановит его веру в семью. После Обадии и де Клермонов он сильно усомнился в кровных узах и семейной верности.
– Я могу сделать так, что жжение исчезнет. – Маркус присел на корточки возле своего друга и брата.
– Маркус, не делай этого, – сказал Галлоглас.
– Сначала тебе будет ужасно больно, но потом ты вообще перестанешь чувствовать боль, – продолжал Маркус, игнорируя слова Галлогласа. – Тебе придется освоиться с новыми условиями. Твоей основной пищей станет кровь. Ты должен будешь научиться охотиться. Вряд ли ты когда-нибудь забрасывал удочку или пытался поймать оленя. Ничего, я тебя научу.
– Ты никак совсем спятил? – Галлоглас схватил Маркуса за воротник, рывком поставив на ноги. – Ты еще слишком молод для потомства.
– Отпусти меня, Галлоглас. – Маркус говорил спокойно, однако был полон решимости задушить своего двоюродного брата, если тот вздумает ему мешать. Он все больше укреплялся в правильности принятого решения и желании спасти жизнь Вандерслиса. – Я уже достаточно зрелый. Пусть я уступаю тебе по телосложению, силе и возрасту, но я вполне могу принимать самостоятельные решения.
Все намерения Маркуса были написаны у него на лице. Галлоглас отпустил его, обругав так заковыристо, что даже Вандерслис одобрительно засопел.
– Твой друг напоминает мне того французского kakker, – сказал Вандерслис. – Как его звали? Вроде Боклер или Дюлак. Что-то похожее.
– Де Клермон, – хором произнесли Маркус и Галлоглас.
– Верно. Де Клермон. Не знаешь, чтó с ним? Наверное, ему голову оттяпали во Франции вместе с тем маркизом.
– Представь себе, они оба живы, – сказал Маркус. – Шевалье де Клермон спас меня в Йорктауне. Я умирал тогда от тифа.
Вандерслис недоверчиво посмотрел на Маркуса:
– Док, сейчас даже ты не сможешь меня спасти. Лихорадка пустила во мне корни.
