– Да, но что касается охоты… – начала Мириам.
Фиби знала: сейчас последует обстоятельное сравнение французской и датской фауны с учетом питательных качеств той и другой, разницы в размерах, свежести, сопоставление живности, выращиваемой на ферме, с дикой, а также долгие разговоры о непредсказуемости аппетита новорожденного вампира.
– С меня хватит! – заявила Фиби, направляясь к двери. – Может, Шарль не будет мучить меня говорильней и сразу приступит к делу. Честное слово, я больше не выдержу всех этих приготовлений!
– Она готова, – хором сказали Мириам и Фрейя.
Фиби отвернула просторный ворот белой ночной рубашки, обнажая кожу с выступающими венами и артериями:
– Тогда начинайте.
Не успела она произнести эти слова, как почувствовала резкое прикосновение острых зубов.
Онемение.
Покалывание.
Сосущие звуки.
У Фиби появилась слабость в ногах. Быстрая отдача крови вызвала шок. Голова поплыла. Мозг подал сигнал: она подверглась нападению и находится в смертельной опасности. Это, в свою очередь, вызвало подъем адреналина.
Поле зрения сузилось. Комната погрузилась в сумрак.
Сильные руки подхватили ее.
Фиби плавала в бархатной темноте, погружаясь в слои спокойствия.
Покой.
Обжигающий холод вернул ее в сознание.
Фиби замерзала и горела.
Она закричала от ужаса, ощутив, что пылает изнутри.
Кто-то поднес к ней руку, мокрую и соблазнительно пахнущую.
Медь и железо.
Соль и сладость.
Это был запах жизни. Жизни.
Фиби тыкалась в руку, как младенец, ищущий материнскую грудь. Плоть находилась дразняще близко от ее рта, не достигая губ.
– Ты выбираешь жизнь? – спросила ее создательница. – Или смерть?
Фиби собрала все имеющиеся силы, чтобы приблизиться к животворному источнику. Вдалеке кто-то медленно и равномерно стучал. Потом она поняла: это не кто-то. Это…
Удары ее сердца.
Пульс.
Кровь.
Фиби почтительно поцеловала холодную руку ее создательницы, смутно осознавая предложенный дар.
– Жизнь, – прошептала она, прежде чем сделать первый глоток вампирской крови.
По мере того как могущественная субстанция разливалась по ее венам, тело Фиби взрывалось от боли, скорбя по утраченному и предвкушая грядущее, скорбя по всему, кем ей уже не быть и кем она станет.
Ее сердце начало творить новую музыку: медленную и уверенную.
«Я живу», – пело сердце Фиби.
Нулевая отметка пройдена.
Отныне и навеки.
Глава 3
Блудный сын возвращается
13 мая
– Если этот кавардак устроили призраки, я их сейчас поубиваю, – пробормотала я, цепляясь за неразбериху сна в надежде продлить его еще на несколько мгновений.
Мы совсем недавно прилетели во Францию из Америки, и на мне продолжала сказываться разница в часовых поясах. Меня ожидали кучи экзаменационных и других работ, которые требовалось проверить и оценить после конца весеннего семестра в Йельском университете. Натянув одеяло к самому подбородку, я перевернулась на другой бок и взмолилась о тишине.
Однако грохот продолжался, отзываясь эхом в толстых кирпичных стенах и полах.
– Кто-то стучит во входную дверь, – объявил Мэтью; он спал очень мало и сейчас находился у открытого окна, принюхиваясь к ночному воздуху, чтобы попытаться определить нарушителя спокойствия. – Да это же Изабо.
– В три часа ночи? – застонала я, нашаривая тапки.
Нам к кризисам не привыкать, но появление Изабо перехлестывало все прежние неожиданности.
Мэтью мигом переместился от окна спальни на лестницу и принялся быстро спускаться.
– Мама! – заныла из соседней детской Бекка, привлекая мое внимание. – Ой! Громко. Громко.
– Иду, дорогая.
Наша дочь унаследовала острый отцовский слух. Первым произнесенным ею словом было «мама», вторым – «папа», а третьим – «Пип», как она называла своего брата Филиппа. Вскоре в ее лексиконе появились слова «кровь», «громко» и «собачка».
– Светлячок, светлячок, сотвори мне спичку.
Я не стала включать свет, предпочтя сделать светящимся кончик указательного пальца. В этом мне помогло простенькое заклинание, навеянное песенкой из старого альбома популярных мелодий, который я нашла в каком-то шкафу. Мой грамарий – способность превращать запутанную магию в слова – сопровождал этот процесс.
Бекку я застала сидящей в колыбели. Ручонки затыкали уши, а личико морщилось от недовольства. Вокруг ее массивной средневековой колыбели выплясывали толстый плюшевый слон Катберт, подарок Маркуса, и деревянная зебра Зи. Филипп стоял в своей колыбели, схватившись за стенки, и с беспокойством поглядывал на сестру.
Магия в крови близнецов, наполовину ведьмовской и наполовину вампирской, по ночам прорывалась наружу, нарушая их чуткий сон. Меня несколько тревожили эти ночные выкрутасы малышей, однако Сара утверждала, что мы должны благодарить богиню. В данный момент магия близнецов ограничивалась передвижением мебели в детской, созданием белых облаков из детской присыпки и бултыхающихся в воздухе мягких игрушек.
– Оуи, – сказал Филипп, указывая на Бекку.
Он уже шел по медицинским стопам, постоянно осматривая всех существ, обитающих в замке Ле-Ревенан и вокруг, на предмет царапин, пятен и следов укусов насекомых. В круг его забот входили двуногие, четвероногие, пернатые и покрытые чешуей.
– Спасибо, Филипп. – Я едва увернулась от столкновения с Катбертом и подошла к колыбели Бекки. – Бекка, хочешь к маме на ручки?
– И Катберт.
Время, проведенное в обществе обеих бабушек, сделало Бекку опытной переговорщицей. Я опасалась, что влияние Изабо и Сары не лучшим образом сказывалось на близнецах.
– Нет. Только ты и Филипп, если он захочет присоединиться, – твердо возразила я, растирая дочери спину.
Катберт и Зи обиженно шлепнулись на пол. Поди узнай, кто из детей заставил игрушки летать и почему те вдруг лишились магической поддержки. Может, в воздух их подняла Бекка, но потом ей так понравилось мое поглаживание по спине, что потребность в игрушечных спутниках исчезла? Или причина в Филиппе, который успокоился, поскольку успокоилась Бекка? А может, причиной стало мое твердое «нет»?
Грохот у входа прекратился. Мэтью впустил Изабо в дом.
– Баб… – начала Бекка и икнула.
– …Уля, – докончил за сестру просиявший Филипп.
