– Ты иди. Условия капитуляции ты получил. А я с Доком побуду, – ответил де Клермон.
– И почему братство чертовски долго выжидало, прежде чем что-то сделать? Всех этих летних сражений могло бы и не быть. И Док сейчас был бы здоровехонек.
– Спроси моего отца. – Голос де Клермона звучал изможденно, перекликаясь с состоянием Маркуса. – Или Болдуина, если найдешь его среди егерей.
– Ладно. Я так спросил. Если бы не войны, чем бы еще занимались по весне существа вроде нас с тобой? – усмехнулся Рассел.
– Не знаю, Джон. Может, разбивали сады. Или влюблялись. Мастерили что-нибудь, – с ощутимой тоской ответил де Клермон.
– Ты просто сентиментальный старый глупец, Мэтью, – сказал Рассел, протягивая правую руку.
Де Клермон пожал ее, но у локтя. Прощание выглядело странным и старомодным. Так прощались закованные в латы рыцари времен битвы при Азенкуре. В реалиях Йорктауна это было похоже на спектакль.
– До встречи. – С этими словами Рассел исчез.
После ухода Рассела Маркусу стало еще труднее сосредоточиваться на времени и месте своего пребывания. В воспаленном мозгу всплывали яркие картины прошлого. Каждый новый вопрос шевалье де Клермона требовал большего напряжения, чем предыдущий.
– Есть те, кому я должен сообщить о тебе? – спросил де Клермон. – Семья? Или девушка, оставшаяся в родных краях?
Маркус перебрал призраков из Хедли, наводнявших его видения в часы бодрствования. Том Бакленд и его заботливая жена. Анна Портер, наверное уже вышедшая замуж. Старуха Элли Пруитт, скорее всего уже умершая. Джошуа Бостон, у которого и без Маркуса хватало забот. Зеб Пруитт, его герой, с трудом читавший даже по слогам. Следом вспомнились друзья из филадельфийских Ассоциаторов. У всех их теперь своя жизнь. На мгновение Маркус подумал, не написать ли доктору Отто, подарившему ему шанс на лучшую жизнь.
– Нет у меня семьи, – ответил Маркус. – И дома нет.
– Семья есть у всех. – Лицо де Клермона стало задумчивым. – Странный ты человек, Маркус Макнил. Что заставило тебя отказаться от настоящего имени? Когда я встретил тебя в Брендивайне, ты уже звался Доком. Гален Чонси, насколько понимаю, имя вымышленное.
– Я – Чонси. – Маркусу было тяжело говорить, но он заставлял себя, поскольку речь шла не о пустяках. – Это фамилия моей матери.
– Твоей матери. Понятно.
Казалось, де Клермон действительно это понял.
– Устал я. – Маркус отвернулся.
У него жутко болела голова. Но шевалье продолжал задавать вопросы. Когда Маркусу несколько полегчало, он ответил.
– Что заставило тебя стать хирургом? – желал знать де Клермон.
– Пример Тома. Он меня лечил. И учил.
Маркус вспомнил, как Том рассказывал ему об анатомии и медицине. Перед глазами всплыл кабинет Бакленда в Нортгемптоне.
– Тебе нужно было бы пойти в университет и по-настоящему изучать медицину, – сказал де Клермон. – Ты уже прекрасный врач. Будь у тебя возможность, ты бы стал светилом медицины.
– Гарвард, – прошептал Маркус. – Ма говорила… все Чонси учились в Гарварде.
– При всем нежелании противоречить твоей матери должен сказать, что нынче лучшее медицинское образование получают в Эдинбурге, – улыбнулся де Клермон. – До этого ехали учиться в Монпелье или Болонью. А еще раньше – в Саламанку, Александрию и Пергам.
Маркус печально вздохнул. Громадные знания, до которых ему теперь уже никогда не добраться.
– Я бы хотел.
– А если бы кто-нибудь исполнил твое желание и дал тебе в жизни второй шанс, ты бы принял такое предложение? – Де Клермон смотрел на Маркуса как-то странно, с непонятной жадностью.
Маркус кивнул. Его мать очень обрадуется, если он будет учиться в колледже, даже если это и не Гарвард.
– Что, если твое обучение отодвинется на некоторое время и ты, пока ждешь, получишь новое имя, выучишь новый язык и усовершенствуешь свою латынь? – спросил де Клермон.
Маркус пожал плечами. Он умирал. По сравнению с его нынешним состоянием, усовершенствование латыни казалось пустяком.
– Понятно. – Проницательные глаза де Клермона потемнели. – А что, если в твоей новой жизни тебе придется каждый день охотиться, чтобы оставаться в живых?
– Я хороший охотник, – ответил Маркус.
Он с гордостью вспомнил о белках, индюках и оленях, на которых охотился, чтобы у семьи была пища. Он и рыбу умел ловить. Однажды он и волка подстрелил, хотя волки исчезли в их краях еще раньше и Ноа Кук сказал, что это просто шелудивый старый пес.
– Маркус? Ты меня слышишь?
Лицо де Клермона находилось совсем рядом, а глаза напомнили Маркусу того серого зверя. Волк не волк, но после его выстрела зверь с воем убежал в лес и исчез.
– У тебя осталось мало времени для принятия решения.
Телом Маркус ощущал совсем другое: у него бесконечное количество времени.
– Обрати внимание, Маркус. Я спросил тебя, готов ли ты добровольно кого-нибудь убивать за шанс стать врачом. Не животное. Человека.
Маркус почувствовал: де Клермон отчаянно нуждается в его немедленном ответе. Понимание это пробилось сквозь жар, туман в мозгу и неотступную боль.
– Да… если заслуживает, – ответил Маркус.
На какое-то время он уснул, а когда проснулся, шевалье де Клермон был в середине истории, чья фантастичность превосходила сны Маркуса. Шевалье говорил, что живет на свете более тысячи лет и за это время был плотником, каменщиком, солдатом, шпионом, поэтом, врачом и юристом.
Де Клермон говорил о людях, которых убил: кого-то в Иерусалиме, остальных – во Франции, Германии и Италии. Упомянул он и убитую женщину по имени Элеонора.
В этой истории были пугающие моменты, заставлявшие Маркуса поверить, что он уже в аду. Шевалье рассказывал о своей потребности пить свежую кровь и о том, как он пил кровь живых существ, стараясь их не убивать. Такое показалось Маркусу невозможным.
– Ты бы согласился пить кровь прямо из жил человека, чтобы самому оставаться в живых? – Рассказывая историю своей жизни, шевалье де Клермон и здесь задавал вопросы.
Лихорадка сжигала Маркуса. От телесного жара и давления в жилах у него путались мысли.
– Если я соглашусь, боль прекратится? – спросил Маркус.
– Да, – ответил де Клермон.
– Тогда я согласен, – признался Маркус.
Маркусу снилось, что он с большой скоростью летает высоко над госпиталем. Пол внизу был запачкан блевотиной и кое-чем похуже. По полу сновали мыши в поисках еды.
Затем все стало зеленым. Госпитальная палатка исчезла. Грязный пол превратился в траву, а она сменилась лесом. Лес делался гуще и зеленее. Маркус двигался все быстрее. Он не поднимался выше, но быстрота полета размыла очертания мира до зеленых, коричневых и черных пятен. Холодный воздух приятно обдувал его разгоряченное тело. Зубы стучали, как у скелета в филадельфийской таверне Герти.
