Но он был искренне потрясен, узнав, что сестра смертельно больна и вряд ли поправится. Джоанна была всего на год старше него, слишком молода, чтобы умереть, и ему вспомнилась вдруг подвижная, озорная девчонка, которая некогда так любила своего младшего брата.
– Значит, надежды нет?
Алиенора едва заметно покачала головой.
– Ее осмотрели мой врач и две лучших в этом городе повитухи. Все трое пришли к одинаковому заключению – теперь она в руках Господа.
Джон знал, что повитухи и доктора не питают любви друг к другу, а значит, их единодушие не сулит сестре ничего хорошего. Еще он знал – когда чью-то несчастную душу вверяют милости Божьей, это значило, что недолго ей быть в этом мире.
– Мне очень жаль, – сказал он и немного удивился тому, насколько сейчас правдив.
Откинувшись на спинку кресла, он с восхищением смотрел на мать. Она в их семье была самой сильной – не отец, и не братья, а она. Хребет у нее был как лучший, закаленный в огне клинок. И пусть сердце кровоточит, мать все так же высоко держит голову. Но потом появилась темная мысль – не ропщет ли она на Бога, забравшего у нее Ричарда, а не другого, нелюбимого сына? Джон потянулся за стоявшим на столе кубком и в несколько глотков осушил его. Неужто он до сих пор нуждается в материнской любви, как хнычущий грудной младенец? Она много для него сделала, проехала тысячу миль, чтобы склонить на его сторону своих вассалов из Пуатье. И он готов был признать, что если бы не Алиенора, он не справился бы с этим бретонским щенком.
– Я помолюсь за Джоанну, – сказал он. Не потому, что верил, будто это поможет сестре, а потому что этого от него ожидали.
– Ты можешь сделать больше для нее, Джон. Она нуждается в деньгах.
Теперь, сделавшись королем, Джон выучился неприязни к любым упоминаниям про деньги, поскольку чаще всего его просили платить.
– Но матушка, у Джоанны есть муж, богатый и потакающий всем капризам жены, – с натянутой улыбкой напомнил он Алиеноре.
– Когда в апреле Джоанна покидала Тулузу, чтобы обратиться за помощью к Ричарду, она не собиралась задерживаться более чем на месяц. Однако нехватка денег не много для нее значила, ведь мало какой торговец откажет в кредите сестре короля.
Эта песня была ему хорошо знакома, он мог повторить ее хоть во сне. Годами Джон жил взаймы, одалживаясь у дураков, стремящихся снискать фавор у человека, который может стать королем.
– Конечно, – ответил он. – Я с радостью назначу Джоанне ренту в сто марок, которой она может распоряжаться как пожелает.
– Это щедро с твоей стороны, Джон. Но у меня сейчас на уме другое. Когда Ричард высадился на Сицилии, он не только добился для Джоанны свободы, но и настоял, чтобы Танкред золотом возместил ей потерю вдовьего надела, и этими деньгами оплатил расходы своей армии в Святой земле.
– А ей Ричард их так и не вернул, – улыбка у Джона вышла безрадостной.
Когда его братец Ричард платил долги? Он опустошал королевство, чтобы оплачивать свои войны, и ему это вечно сходило с рук – это ведь был Львиное Сердце, и люди восхищались им, уважали и боялись, а к младшему брату Ричарда никто не питал ни уважения, ни восторга, ни страха. Джон мог сколько угодно лгать всем остальным, только не себе, и понимал – ему добыть деньги будет куда труднее, чем предшественнику.
– Так что ты имеешь в виду? – осторожно спросил он мать, уверенный, что уже знает ответ.
– Джоанна не стала просить у Ричарда возмещения, так как не нуждалась в нем. А теперь нуждается. Она должна составить завещание, поскольку церковь считает, что умереть без завещания – все равно, что умереть без исповеди. Джоанна хочет уплатить свои долги и обеспечить приближенных. И самое главное, хочет внести достаточное пожертвование на храмы, на помощь бедным и на помин своей души.
– И каким должно быть «достаточное пожертвование»?
– Трех тысяч хватит. Если ты согласен, это освободит тебя от всех обязательств по долгам Ричарда перед Джоанной.
Три тысячи марок! Да на такие деньги можно накупить еды, чтобы набить все желудки в Руане, и столько свечей, что хватит жечь за ее душу до самого Второго Пришествия, и при этом обогатить за его счет ораву алчных церковников. Джон хмурился, ловя себя на мысли, что Ричард надул его, даже будучи в могиле. Мать хранила молчание. К чему слова, когда все можно сказать взглядом? Эти глаза пронизывали его насквозь, как стрелы. Он поднял кубок, допил остатки вина.
– Конечно, матушка, я согласен, – сказал он, собрав всю любезность, на какую был способен. – Разве я мог отказать?
* * *
На составление завещания Джоанны ушло несколько часов – она твердо решила упомянуть в нем всех, кто так верно служил ей. Она оставила щедрый дар даме Беатрисе, меньшие суммы другим своим фрейлинам, капеллану, слугам и клеркам. Позаботилась, чтобы ростовщику, еврею Проветалю, вернули одолженную ею тысячу шиллингов. Передала свою любимую лошадь лечебнице в Ронсевале, шесть кобыл аббатству Мон-Сен-Катрин, и по две всем монастырям в Руане. Она сделала крупный дар аббатисе Фонтевро и одарила нескольких монахинь, с которыми подружилась, оставила ценный гобелен церкви святого Стефана в Тулузе, а остаток своих трех тысяч марок передавала в распоряжение матери и архиепископов Кентерберийского и Йоркского, чтобы деньги распределили между храмами и бедняками.
Потом аббат Люк принял у нее исповедь и совершил таинство соборования, которое обычно давало умирающим утешение. Однако страхов Джоанны соборование не облегчило – она продолжала считать, что единственный путь к спасению ее души проходит через монастырь Фонтевро.
* * *
Алиенора не смогла спасти сына и понимала, что не спасти ей и дочь. Она не могла победить саму Смерть. Но теперь ее оппоненты были из плоти и крови, упрямые и закосневшие, цепляющиеся за предрассудки, словно улитки и черепахи, которые прячутся в свои раковины, встретив что-то им непонятное. Алиенора всю жизнь сражалась с такими, и по большей части проигрывала. Но в этой битве она обязана победить.
Первым делом она отправила письмо в Фонтевро, зная, что найдет союзниц в лице аббатисы Матильды и приорессы Ализы. Но Джоанне от этого легче не стало. Она была уверена, что умрет прежде, чем престарелая аббатиса проделает долгий путь до Руана. Алиенора боялась, что дочь права – бедняжка слабела буквально с каждым часом. Королева отправилась к архиепископу Руанскому, но получила категоричный отказ. Прелат заверил Алиенору, что сочувствует предсмертному желанию графини. Но канонический закон гласит, что замужняя женщина не может принимать святые обеты без согласия мужа.
Алиенора ожидала именно такого ответа. Она боялась оклеветать архиепископа Готье, но подозревала, что тот до сих пор злится из-за конфликта с ее сыном вокруг Андели, хотя ему щедро возместили потерю острова. Кроме того, он оскорбился, когда папа принял сторону Ричарда, и Алиенора не была уверена, что Готье хватит великодушия справиться со старой обидой.
