* * *
Арн сел на кушетке, внимательно прислушиваясь. Когда смутный и сдавленный, но уже знакомый ему звук повторился, он отшвырнул одеяло и, дрожа от холода, натянул через голову рубаху. Прошлепав босиком через комнату, он отдернул льняной полог, закрывавший кровать Ричарда, и темнота чуть отступила, разогнанная языками пламени угасающего очага. Как он и предполагал, Ричарда опять мучили ночные кошмары – голова его металась по подушке из стороны в сторону, рот был перекошен, дыхание хриплое. Простыни намокли от пота, а когда Арн осторожно протянул руку и тронул Ричарда за плечо, то испуганно отдернул ее – кожа короля показалась обжигающе-горячей.
* * *
Ричард догадывался, что должен быть в Яффе, потому как было безбожно жарко. Он попытался открыть глаза, но утремерское солнце слепило. Он слышал, как вокруг ходят люди, различал голоса Андре и мастера Ральфа Безаса, его личного врачевателя. Услышав голос матери, он удивился, ведь матушка не сопровождала его в походе на Святую землю. Он сощурился, борясь с ослепляющим сиянием, и попытался рассмотреть, в самом ли деле она тут, и тем самым вызвал в палатах переполох.
– Он очнулся!
Этот голос Ричард тоже узнал – то был мастер Джон из Бридпорта, другой его врач – и встревожился, ведь последний раз он видел мастера Джона в Германии. Господи Иисусе, он что, снова в Трифельсе? Ричард попытался сесть, но его тут же уложили обратно. Он покорился, поняв, что, где бы он не находился, это не Германия. Здесь его мать, Андре, Вильгельм Маршал, его лекари и даже четырнадцатилетний сын Филипп маячил за спинами у прочих. Прежде чем Ричард смог заговорить, на его лоб легла рука:
– Благодарение Господу, лихорадка спала!
К этому моменту Ричард узнал свои покои в Ле-Мане. По мере прояснения сознания к нему возвращались воспоминания. У него внезапно разболелась голова, когда он перешучивался с Андре о том, что Господь наказал его за возвращение земель Джонни. Он вспомнил, как было жарко в ту ночь, как он сбрасывал простыни, стараясь спастись от удушающего жара. После этого – ничего.
– Как долго?..
– Ты заболел в канун понедельника, сир. Сегодня Великий четверг.
Он потерял три дня?
– Это не четырехдневная лихорадка? – неуверенно спросил Ричард: он помнил, что за приступами жара всегда следовал озноб. Оба врача заверили, что это не возвращение малярии, мучавшей его годами. – А что тогда?
– Мы не знаем, монсеньор. – Мастер Ральф медленно покачал головой. – Очень странно, что ты так внезапно и сильно заболел. Ты чувствовал недомогание перед тем, как открылся жар?
Ричард сказал про головную боль и саднившее горло, но лекари оставались в замешательстве. Подошедшая Алиенора поцеловала сына в лоб, чтобы убедиться, что жар в самом деле спал.
Переводя взгляд с одного лица на другое, король видел такую безмерную радость, что понял: они не знали, выживет ли он. Ричард потерял счет, сколько раз доводилось ему сражаться со смертью, но никогда еще ее нападения не были такими внезапными. В прошлом она всегда предупреждала его. Однако он слишком устал, чтобы думать о своей таинственной болезни, его непреодолимо клонило в сон. Ричард вяло пробормотал извинения, затем уснул так резко, что по покоям пробежал холодок страха. Но убедившись, что дыхание и пульс короля ровные, оба врача объявили, что сейчас больной больше всего нуждается в отдыхе. Мастер Ральф отважился дать королеве-матери совет тоже поспать немного, ибо, с Божьей помощью, ее сын скорее всего поправится. Алиенора слишком устала, чтобы спорить. Андре и Уилл вскоре тоже отправились в свои постели. Филипп воспротивился и, закутавшись в плащ, свернулся в кресле и стал караулить отцовский сон.
* * *
Проснувшись, Ричард сразу понял, что на дворе день, поскольку в королевских покоях дворца Ле-Ман имелась такая роскошь, как оконные стекла. Встав с постели, чтобы воспользоваться ночным горшком, он не стал протестовать, когда доктора настоятельно велели ему снова лечь: тело восстанавливалось медленнее, чем мозг, и ноги у него подкашивались. Ричард доедал суп, сидя в кровати, когда в спальню впустили Джона.
– Входи, маленький братец. Жаль развенчивать твои надежды, но я, похоже, не умру.
Джон и глазом не моргнул:
– И я рад этому, мой большой брат. Если бы ты отправился к Господу на страстной неделе, большинство твоих лордов выбрало бы следующим королем малыша Артура, поскольку в глазах многих я все еще порченый товар. Так что буду премного благодарен, если ты на время перестанешь заигрывать со смертью, хотя бы до той поры, когда я сумею восстановить репутацию.
Лекари уставились на Джона, открыв рты. Но его ставка сыграла: Ричарда подобное нахальство позабавило, а не оскорбило. Придвинув к кровати кресло, Джон постарался развлечь брата, так как знал, насколько из него плохой пациент. Сначала он преуспел, но вскоре Ричард ушел в себя, погрузившись в неприятные раздумья – по крайней мере, Джон пришел к такому выводу, глядя на мрачное лицо старшего брата.
К тому времени к Джону присоединились Алиенора, Андре и Уилл. Ричард лежал тихо, но присутствующие сочли это естественным в его состоянии и обрадовались, что король согласился поесть. Королю пришлось вынести краткие посещения епископа Ле-Манского, архиепископа Руанского, графа Честерского, виконта Туарского и еще нескольких знатных лордов и клириков. После этого он снова поспал, а проснувшись, обнаружил, что комнату заполняют тени. Приподнявшись на локтях, он внимательно оглядел их, переводя взгляд с докторов на мать, брата, кузенов Андре и Моргана, затем на Уилла Маршала, капеллана Ансельма, вице-канцлера Эсташа и вновь прибывшего декана собора Сен-Мартен-ле-Гран Уильяма де Сен-Мер-Эглиза.
– Я хочу задать вопрос всем вам. Может ли эта болезнь быть знаком Господним? Предупреждением, что я должен искупить грехи и вести более праведную жизнь?
Джон сразу смекнул, что к чему, и совершенно не обрадовался. Если брат решит «вести более праведную жизнь», он примирится с женой, а последнее, чего хотелось Джону, так это чтобы Ричард проводил на ложе Беренгарии достаточно времени, чтобы зачать сына.
– Ты же не можешь принимать всерьез того чокнутого отшельника, Ричард. Он нес чепуху!
Но трое священнослужителей уже уверяли Ричарда, что Господь и в самом деле может предостерегать его, и оба врача согласились, что странную природу его болезни можно объяснить только божественным наказанием. Следующим заговорил Уилл. Перед его глазами стояла не постель Ричарда, а смертное ложе его брата Хэла. «Бог карает меня за грехи, Уилл», – слышались ему слова. С потемневшими от страха глазами Хэл отчаянно кричал, что уже поздно, что Люцифер уже здесь, с ними, ждет, когда придет время забрать его душу. Спустя почти двенадцать лет у Уилла все еще наворачивались при этих воспоминаниях слезы: он любил своего молодого лорда, хотя Хэл сбился с пути и в последние недели жизни был не лучше разбойника. Уилл помог Хэлу умереть доброй смертью, и сейчас, разволновавшись так, что сдавило горло, повторял его брату те же самые свои слова:
