Алиенора говорила с таким неодобрением, что Ричард поспешил поднести к губам кубок с вином, чтобы спрятать улыбку.
– Что ни говори о нашей девчонке, но храбрости ей не занимать.
– Да, храбрости через край. Только встала с постели после рождения дочери, и уже подвергает себя подобной опасности. Мятежники подкупили нескольких рыцарей Раймунда, и те подожгли ее осадный лагерь. Джоанна едва уцелела.
Ричард нахмурился:
– Надеюсь, Сен-Жиль проследил, чтобы эти подлые псы заплатили за предательство кровью.
– Епископ не рассказал, как повел себя Раймунд. Но сомневаюсь, чтобы граф сильно обрадовался тому, что Джоанна подверглась такому риску. Но что он мог сделать?
– Скажу так, у меня никогда не хватало сил удержать Джоанну в узде, так что не думаю, что и у Раймунда получится. Она, если на то пошло, вся в тебя. Но я согласен, нам нужно поговорить с ней. Как только я разделаюсь с этими иудами в Лиможе, приглашу Джоанну и Раймунда ко двору. Быть может, втроем мы сможем убедить ее, что осада замков – это не женское развлечение.
Алиенора надеялась на это. Брат мог бы гордиться упрямой смелостью сестры, но многие ли мужья станут такое терпеть? Браки, даже самые крепкие, гораздо более хрупки, чем большинство людей себе это представляют, и если ей удастся уберечь дочь от повторения собственных ошибок, то надо постараться это сделать.
– Не слишком задерживайся в Лимузине, Ричард.
– Твои слова да Богу в уши, матушка, – улыбнулся он.
* * *
Шалю-Шаброль угнездился на вершине невысокого холма над рекой Тардуар, которую правильнее было бы называть ручьем, а городок вокруг замка – деревней. Один из тех замков, которые виконт Эмар поставил для охраны дороги Лимож-Перигор, выглядел не особо внушительно – маленькая крепость с круглой каменной башней и десятком домов, обнесенных двойным рвом. Замок был поручен виконтом сеньору Монбрена Пейре Брену, и схваченный бродячий торговец уверял, что за стенами укрылось не более сорока человек. Люди Ричарда не ожидали тут серьезного сопротивления. Это была всего лишь первая цель из многих – Ричард пригрозил сровнять с землей все крепости виконта, чтобы у Эмара не осталось ничего, кроме обгорелых руин, пепла, обломков и сожалений. Виконт уже в пятый раз поднимал мятеж, и Ричард твердо решил, что этот раз станет последним.
* * *
Тот мартовский день выдался необычно теплым даже для Лимузена, и арбалетчики Ричарда, стрелявшие по стенам Шалю, сняли плащи. Стрелки прикрывали саперов, которые уже три дня вели подкоп под стены замка. Морган не думал, что осада затянется. Защитники уже выразили согласие сдаться при условии, что им сохранят жизнь, конечности и оружие, но Ричард отклонил предложение.
Вспомнив об этом, Морган покачал головой, думая, что этим глупцам следовало бы знать – Ричард всегда требует от мятежников безоговорочной сдачи, и только тогда может проявить к ним милость. Так произошло с Дарумом в Святой земле, с Тикхиллом, Нотингемом, Лошем и дюжинами других замков, которые он отобрал у вассалов и кастелянов французского короля. Морган попытался, но так и не смог вспомнить случай, когда Ричард не потребовал бы капитуляции без всяких условий, хотя осад было столько, что не сосчитать. Пять лет непрерывной войны, жестокой и не утихающей. Взглянув на ястреба, реющего высоко над головой, он думал о том, что будет с ним, если Англия и Франция когда-нибудь договорятся о мире, если Ричарду станет не нужен его меч.
Морган решил, что мог бы тогда поселиться в своем поместье в Нормандии, жениться, нарожать детей. В конце концов, в феврале ему исполнилось тридцать пять, и он потерял надежду переубедить Мариам. Он вдруг понял, что за последние недели все чаще задумывается о семье. И почему бы нет? От валлийской родни он оказался оторван, и вполне естественно стремление обзавестись собственной семьей. Вот только насколько вероятно, что голубь мира когда-нибудь спустится на этот берег Узкого моря? Но все-таки это может случиться, ведь сейчас французский король испытывает жесткое давление с двух сторон – и на поле боя, и на поприще дипломатии. Пусть у Филиппа немало изъянов, но он совсем не дурак. Он должен понять, что для него настает время зализывать раны, особенно сейчас, когда папа грозит наложить на Францию интердикт за отказ и дальше притеснять злополучную Ингеборгу.
Командный шатер Ричарда был уже совсем рядом, и Морган ускорил шаг. Но застал только Арна, старательно втирающего гусиный жир в пару кожаных сапог Ричарда.
– Ты только что разминулся с королем, милорд, – с робкой улыбкой произнес он. – Поужинав, государь взял арбалет и пошел смотреть, как идут дела у саперов.
Морган нахмурился, увидев брошенную поверх сундука кольчугу Ричарда.
– Он хотя бы щит взял?
Арн понурил голову, словно безрассудство короля было в чем-то и на его совести.
– Я напоминал ему про доспехи, милорд, но…
– Но с таким же успехом ты мог бы приказать солнцу не вставать на востоке. – Морган невесело усмехнулся.
– Он надел шлем. – Арн отставил сапоги и бросил на валлийца испытующий взгляд.
Парень не мог похвастать знатным происхождением – сирота, почти без образования и без будущего. Ему предстояло прожить жизнь и умереть в маленькой австрийской деревне, ни разу не уехав от дома дальше, чем на двадцать миль. Но Бог судил иначе – отправил Арна в Святую землю, отдал в услужение к великому королю. Морган родился лордом, в его жилах бежала королевская кровь. Однако Арна объединило с Ричардом, Морганом и Гийеном нечто, чего не доводилось пережить никому из обитателей христианского мира: они побывали в аду у Генриха фон Гогенштауфена и проложили дорогу обратно. Арн по сей день носил шрамы – на шее, на лице и в собственной памяти, и это давало ему право без робости разговаривать с кузеном короля.
– Король сказал мне, что в Шиноне ты получил от брата письмо, где сказано, что твои родители умерли. Мои соболезнования, милорд.
Даже две недели спустя Морган все еще отказывался в это поверить. Он понимал, что упорствовать нет смысла – отец дожил до поистине преклонного возраста в восемьдесят зим, и мать Бог благословил долгим веком. Это должно было утешать, и он надеялся, что со временем так и будет. Бог благоволил к ним обоим и, кроме того, оказал великую милость: уберег от разлуки и горя, неизбежных для тех, кто имел смелость любить. Ранульф скончался во сне, а спустя неделю больная жена отправилась вслед за ним к вечному блаженству – Морган был уверен, что в чистилище их души пробудут недолго, если вообще туда попадут.
– Спасибо, Арн. Сначала я горевал, что меня рядом с ними не было, и я не мог проводить их. Они скончались на Крещенской неделе, а я и не знал. Так что еще два месяца я думал, что они дышат, улыбаются, возносят молитвы и чувствуют на лицах тепло солнца Уэльса – что бы ни болтали досужие языки, солнце иногда светит и в наших краях. Разве стали они для меня не такими живыми в те два месяца, когда я не знал? Мы живы в воспоминаниях, парень, в наших деяниях и молитвах, и, прежде всего, в тех, кого любим.
