– Зная, чего стоило убийство Бекета моему отцу, как мог Генрих совершить такую глупость?
– Глупость – это единственное допустимое объяснение поступка Генриха, – согласился Хадмар. – Но при всех его грехах он не глуп. Естественно, он при этом один из самых надменных типов, что разгуливают по этой Божьей земле. Ты, милорд король, может, и исполнен гордыни как лев, которым ты так восхищаешься, но в сравнении с Генрихом ты сущий ягненок! – Рыцаря явно позабавила игра слов, потому что он громко расхохотался. – Разумеется, император отрицал всякую причастность к убийству. Но родичи убитого прелата в ней не сомневались. Герцоги Брабантский и Лимбургский подняли открытый мятеж, а архиепископы Кельна и Майнца возмущаются государем так яростно, что того и гляди тоже взбунтуются.
Ричард откинулся на спинку стула, удивленный тем, как Генрих мог позволить втянуть себя в такую трясину, но очень довольный этим. Хадмар понаблюдал за ним с улыбкой скорее горестной, чем веселой, затем тряхнул головой:
– Ты думаешь, что неприятности Генриха способны сыграть тебе на руку, но это как раз наоборот. Нет ничего опаснее загнанного в угол волка, и Генрих видит в твоем пленении посланную Богом возможность отвлечь внимание подданных и разжиться деньгами на подавление мятежа. Он даже прикидывает, не получится ли воспользоваться английским или французским золотом для организации вторжения на Сицилию, потому как до сих пор претендует на тамошнюю корону от имени своей жены. И поэтому отчаянно желает заполучить тебя и пойдет ради этого на что угодно.
Ричард уже не слушал.
– Французское золото? – переспросил он, надеясь, вопреки рассудку, что ослышался.
Улыбка Хадмара исчезла, будто и не существовала вовсе.
– Генрих сказал Леопольду, что англичане наверняка заплатят за тебя большой выкуп. Но король Филипп выложит еще больше, лишь бы получить шанс сгноить тебя во французской тюрьме.
– Генрих не осмелится передать меня французам! Он знает, что за грех столь великий церковь отлучит его на веки вечные! – Ричард готов был спорить и дальше, но смолк, прочитав в глазах собеседника чувство, которое прежде никогда не относилось к нему: жалость.
Хадмар кивнул в знак согласия:
– Ты прав. Император понимает, что в таком случае даже дряхлый и смиренный Целестин вынужден будет действовать. Вот почему он сообщил Леопольду, что намерен предать тебя суду.
Ричарду вдруг сильно и неотложно захотелось выпить и он в несколько глотков осушил кубок:
– И по какому же обвинению?
– Он собирается предъявить тебе обвинение в сговоре с Саладином с целью сохранить Священный город в руках неверных, а также в организации убийства Конрада Монферратского. Но может прибавить к списку и еще несколько пунктов. Возвращаясь во Францию, епископ Бове навестил императорский двор, и надо думать, влил в уши Генриха немало яда. Добрый прелат утверждает, что тебя следует сжечь как еретика, поскольку ты, вполне возможно, втайне исповедуешь ислам…
– Ложь! Все это наглая, презренная ложь! – взъярился Ричард. – Я делал все возможное, чтобы освободить Иерусалим, да только французы каждый раз мешали мне. И Конрада Монферратского не убивал. Генриху нет никакого дела до правды, и гореть ему за это в аду. Но что Леопольд? Он верит в это вранье? А ты, Хадмар?
– Разве я сидел бы тут с тобой, если бы верил? – парировал рыцарь, и впервые за вечер его голос прозвучал резко. – Ясное дело, я не верю во все эти обвинения. Что до Леопольда, то и он, я думаю, сомневается в них, поскольку его обида на тебя всегда носила личный характер. Он хотел наказать тебя за претерпленное в Акре унижение и за смещение его родича на Кипре, а не видеть, как тебя карает германский суд.
– За смещение Исаака Комнина я извиняться не стану, – сердито перебил его Ричард. – Он узурпировал кипрский трон и обращался с подданными так жестоко, что те были только рады помочь низвергнуть его с престола.
На этот раз настал черед Хадмара перебивать собеседника.
– Тебе нет нужды оправдываться передо мной за действия на Кипре. Я бы и бровью не повел, если бы ты отправил его на невольничий рынок в Каире, вместо того, чтобы передать рыцарям-госпитальерам. Но Леопольд чувствует себя обязанным, поскольку его мать была дочерью византийского императора, а значит, приходилась Исааку двоюродной сестрой.
У Ричарда было много забот поважнее Исаака Комнина, и он промолчал, размышляя над полученными от Хадмара известиями.
– Все это лишено смысла, – промолвил он наконец. – Генрих сказал Леопольду, что рассчитывает получить большой выкуп. Но если его цель нажиться, то зачем предавать меня суду?
– Леопольд задал тот же самый вопрос. Генрих намерен заломить воистину огромную сумму. Но понимает, что удерживая тебя в плену, он подвергнется жестокой критике. Твой захват идет не только вопреки обещанной церковью защите, герцог нарушает законы войны, поскольку между империей и Англией сейчас мир. По словам Леопольда, Генриха мало заботит позиция папы, но при этом ему не хочется подливать масла в огонь мятежа или давать немецким клирикам повод присоединиться к бунту. Поэтому император полагает, что как только тебя признают виновным в том, что ты хотел предать христианство и сговориться с неверными, – а его суд обязательно признает тебя виновным, – церкви труднее станет защищать тебя, а у него будут развязаны руки и он сможет творить, что вздумается, например, продать тебя тому, кто больше даст.
– А если самое выгодное предложение поступит от французского короля, это будет означать для меня смертный приговор. Генрих из-за этого сна не лишится. А Леопольд?
Хадмар ответил не сразу.
– Пожалуй, лишится, – сказал наконец рыцарь. – Он знает, что ты не предавал братьев-христиан в Святой земле. Но согласится герцог или нет, только время покажет. Человек он гордый и упрямый, и вполне вероятно, может решить, что уже слишком далеко зашел по дороге, чтобы поворачивать назад.
– Даже если в конце пути сорвется с утеса? Хадмар, еще не поздно остановить это безумие. Судя по твоим словам, планы Генриха на мой счет не слишком вдохновляют Леопольда. Он опасается, что запятнает собственную честь, и правильно делает. А еще ему следует остерегаться гнева церкви – пусть даже Целестину не хватит духу отлучить императора Священной Римской империи, с герцогом-то он церемониться не станет. Из Леопольда получится идеальный козел отпущения. Ему ведь это ясно?
– Осмелюсь предположить, что да, – согласился министериал. – Но до поры он не видит выхода, а заодно хочет поживиться, получив половину выкупа. Мой господин – человек практичный. – Рыцарь снова печально улыбнулся. – Что ни говори, он ведь наполовину грек.
– Если ему нужен гарантированный выкуп, он его получит, – заявил король. – Причем целиком. Убеди его забыть про Генриха и иметь дело со мной. Я сказал ему, что готов платить. И не передумал. Я знаю, что он считает себя человеком чести. Сейчас, возможно, его последний шанс сохранить свою честь… А заодно мир в душе.
