Было несколько случаев, когда Хадмар прерывал то, что выглядело как урок языка: Ричард указывал на разные предметы, а стражи говорили, как это называется по-немецки. Против этого рыцарь не возражал, но вот борьба на руках выглядела на его вкус слишком вольной забавой, и он уже принял решение поручить Эберхарду другие обязанности, когда вспомнил, что его вскоре и самого освободят от роли тюремщика английского монарха.
Ричард встал и добродушно хлопнул Эберхарда по плечу. Стражник глуповато осклабился, но затем спохватился и, волнуясь, высказал надежду, не сердится ли на него лорд. Хадмар отмахнулся от оправданий и посмотрел на узника с ироничной полуулыбкой.
– Спасибо, что не пытаешься разлагать дисциплину среди моих людей, – сказал он.
– Надо же нам как-то коротать время. Парни страдают от скуки ничуть не меньше меня. – Ричард указал на освободившийся стул жестом, насмешливо изображая хозяина, встречающего гостей. – Присаживайся. Расположившись с удобствами, легче сообщать дурные вести.
– С чего ты решил, что вести дурные?
– А ты разве когда-нибудь приносил мне хорошие?
Хадмар решительно положил конец болтовне.
– Сегодняшний день не исключение. Мне пришло письмо от герцога. Он пишет, что они с императором Генрихом договорились об условиях твоей передачи и приказывает сопроводить тебя к императорскому двору в Шпейере.
Несомый два месяца течением реки неопределенности, Ричард жаждал пристать к берегу – он ведь знал: ничто так не подрывает дух воина, как затянувшееся ожидание битвы. Не к добру, когда у человека слишком много времени на раздумья о том, что может пойти не так.
– Леопольд обмолвился о том, что хочет за меня получить?
– Нет, не обмолвился. – Только когда слова слетели у него с губ, Хадмар понял, что солгал. И причиной было не убеждение, что английский король не имеет права знать. Такое право у него было. Просто рыцарь не хотел быть тем, кто сообщит Львиному Сердцу о том, что ожидает его в Шпейере.
* * *
Ричард предполагал, что его повезут прямиком в Шпейер. Но вместо этого их путь лежал в Оксенфурт – маленький городок на левом берегу Майна. Там им предстояло дожидаться приглашения от герцога Леопольда. Генрих, очевидно, намеревался оттянуть появление пленника до той поры, когда все прелаты и бароны съедутся к его пасхальному двору. Ричарду вспомнились описания из книг, где римские полководцы привозили побежденных врагов в Рим, а затем с триумфом входили в город. Пленников вели в цепях за войском, а толпа глумилась над ними. Интересно, известен ли Генриху этот обычай древних римлян? Говорят, что император весьма начитан.
Ричарда держали в странноприимном доме премонстрантского
[11] монастыря, посвященного святому Ламберту, Иоанну Крестителю и святому Георгию. С аббатом король еще не встречался, и лишь изредка замечал одного из облаченных в белую рясу каноников, спешащего по делам. С Хадмаром он тоже почти не виделся, и время тянулось мучительно долго. Он пытался читать и сочинял песню, в которой рассказывал о своем плене. Все, что приходило в голову, не устраивало его, и король снова и снова начисто соскребал написанное с пергамента и начинал сначала. Его обуревали сомнения, что, оказавшись в Шпейере, он по-прежнему сможет иметь доступ к книгам и письменным принадлежностям. Ричард с удивлением обнаружил, что эти мелкие ограничения так важны – это было досадное напоминание, как мало осталось у него власти: меньше, чем у самого последнего из его подданных, чем у тех беззащитных христианских пленников, которых ему довелось освободить под Дарумом. Те уже находились на пути к невольничьим рынкам Каира и плакали от радости, когда пришло избавление. Ричард был рад, что помог страдальцам, но вскоре и думать о них забыл. Теперь воспоминание о том дне стало таким живым, что иногда врывалось даже в его сны.
Он прилег на кровать в надежде вздремнуть, когда Хадмар обогнул ширму, которой отгородили ту часть зала, где содержался пленник.
– У тебя гости, – с улыбкой объявил рыцарь.
Ричард поспешно сел. На миг он подумал, что это Леопольд, но сразу оставил эту мысль, потому как о приходе герцога Хадмар таким тоном докладывать бы не стал. Король поднялся, и австриец отошел в сторону. Ричард, не веря своим глазам, уставился на человека, стоявшего за спиной у министериала, а затем на его лице расплылась широкая улыбка.
– Насколько я понимаю, ты просто проезжал мимо?
Губерт Вальтер тоже усмехнулся.
– Что-то вроде того, – сказал прелат и сделал шаг вперед.
Ричард уже спешил ему навстречу. Губерт собирался опуститься на колено, но вместо этого его заключили в объятия как брата. Когда объятия разомкнулись, у обоих на глазах были слезы. И только тут король заметил, что епископ пришел не один. Уильям из Сен-Мер-Эглиз был ему хорошо знаком: то был доверенный клерк Генриха, а вскоре после своего восшествия на престол Ричард назначил его деканом церкви Св. Мартина Великого в Лондоне. Его появление удивило короля даже сильнее, чем приход Губерта Вальтера, и едва Уильям согнулся в поклоне, как Ричард заставил его выпрямиться и тоже обнял. Все смеялись и говорили одновременно, и даже не заметили, как Хадмар потихоньку удалился.
– Я успел добраться до Рима прежде, чем узнал о случившемся, – сказал Губерт. – Ну и разумеется, тут же поехал в Германию. Уильяму тоже случилось пребывать в Риме, и он отправился со мной.
Ричард ощутил приступ разочарования: он отчаянно хотел услышать новости из Англии и надеялся, что епископ прибыл с островного королевства. Но тут же забыл про досаду, поскольку Губерт извлек письма. Схватив их, король подошел к факелу на стене и вскрыл печати. Писем было четыре: от жены, от сестры, от Анны, она же Дева Кипра, и от Стивена де Тернхема, которому он поручил заботиться о безопасности женщин. Ричард наскоро пробежал послания, затем внимательно перечитал, улыбаясь над пассажами Джоанны и весело смеясь над оборотами Анны.
– Девчонка говорит, что наслала на моих недругов какое-то жуткое кипрское заклятье, и обещает, что не пройдет и года и они сгниют как от проказы.
Потом он снова вернулся к письму своей королевы и покачал головой.
– Вера Беренгуэлы в старика на папском престоле воистину примечательна, – вырвалось у него. Однажды он сказал жене, что ее невинность чрезвычайно мила. Но не до такой же степени.
Отложив письма, король снова рассмеялся. Он даже не подозревал о наличии в своем характере сентиментальной струнки и очень удивился насколько расчувствовался при виде знакомых лиц. Гости принялись рассказывать ему о политических осложнениях, вызванных его пленом, но знали они немногое – только что его святейшество взбешен этим событием и обрел союзника в лице архиепископа Кельнского, который не только известил папу о пленении Ричарда, но и встал в ряды мятежников. Генриху, радостно заверили они короля, грозит масштабное восстание.
