Все были заворожены этой вспышкой, и когда Ричард наконец остановился, чтобы перевести дух, Марквард и Конрад усмехнулись и зааплодировали, тогда Генрих выдавил одну из своих ледяных улыбок и сухо заметил:
– Значит, ты на самом деле не любишь этого человека, а?
– И кто меня осудит? – Ричард снова сел и в несколько глотков прикончил кубок с вином.
По лицу у него еще шли пятна, а дыхание было неровным, потому как приступ гнева был непритворным. Он знал: чтобы убедить Генриха, нужно выказать страсть, не вызывающую сомнений, ярость достаточно сильную, чтобы затмить месяцы плена и унижения, даже замок Трифельс. Потому как недостаточно выбить из императора согласие дать пленнику шанс примирить его с мятежниками. И даже если эти переговоры будут успешны, этого мало. Конец бунта не гарантирует Ричарду свободы – только не с этим человеком, не ведающим ни благодарности, ни чести. Генрих должен поверить, что долговременные интересы связывают его с Англией, а не с Францией.
Император знаком велел слуге наполнить Ричарду кубок.
– Ну хорошо, – сказал он. – Я устрою тебе встречу с мятежниками.
– Тебе следует предложить реальные уступки, – предупредил Ричард. – Они должны понимать, что ради них стоит кончать с бунтом. Ты готов на это?
Дитрих нахмурился, явно недовольный тем, что кто-то осмеливается в таком дерзком тоне разговаривать с императором. Но даже серебряный язык и красноречие самих ангелов Божьих не даст ничего, если Генрих не предложит мятежникам устраивающие их условия.
Генрих ответил не сразу.
– Да, готов, – сказал он наконец. – Я хочу покончить с этим делом и точка. – Он снова улыбнулся, и снова невесело. – Если тебе удастся достичь этого… Ну, давай выразимся так, что твоя судьба отныне в твоих собственных руках.
Ричард улыбнулся в ответ, потому что хотя в словах императора и прозвучала явная угроза, он не ощущал страха. Король держал свою судьбу в собственных руках всякий раз, когда выезжал на поле боя.
Глава XV
Франкфурт, Германия
Май 1193 г.
На устройство мирных переговоров ушло две с лишним недели: мятежники требовали от императора выдать заложников, дабы обеспечить их безопасность. В конце концов договорились, что Ричард встретится с ними в имперском дворце во Франкфурте, тогда как Генрих разместится в замке Ханау, в десяти милях от города. В сопровождении своего клерка Фулька из Пуатье, капеллана Ансельма и неизменной стражи Ричард добрался до расположенного на реке города в последний день мая. Несколько часов спустя ажиотаж во внутреннем дворе указал на то, что прибыли вожди мятежников. Вскоре двери в покоях короля распахнулись, и, прежде чем стража успела помешать, племянник ворвался в палату и восторженно его обнял:
– Как я рад видеть тебя, дядя!
Ричард тоже был рад видеть Генрика. С последней их встречи минуло три года, и молодой человек заметно возмужал. Больше уже не тот нескладный безусый семнадцатилетний юнец, племянник стал выше на несколько дюймов, и теперь кичился изящно подстриженной золотистой бородкой – он единственный из детей Тильды унаследовал ее цвет волос. В Саксонию Генрик вернулся с родителями, когда закончилось их изгнание, но провел в Анжуйских владениях достаточно времени для того, чтобы установить прочные связи с родней матери. Он сейчас же с негодованием накинулся на тюремщика Ричарда, уверяя, что большинству немцев стыдно за возмутительно дурное обращение императора с тем, кто находится под защитой церкви.
– А что твой отец? Он тоже здесь?
– Нет, он отказался приехать. Сказал, что лучше отужинает с дьяволом, чем станет обсуждать мир с Гогенштауфеном.
Зять Ричарда, известный как Der Löwe, Лев – герцог Саксонский и Баварский, некогда был самым могущественным среди германских баронов, силой, с которой следовало считаться. Но вражда с Гогенштауфенами оказалась гибельной для его дома. Он был обесчещен, изгнан, лишен титулов и герцогств. Ричард понимал его обиду, но не видел смысла в позиции Генриха Льва, ведь когда все его союзники заключат мир с их злейшим врагом, ему придется иметь с ним дело один на один.
Генрик, по всей видимости, думал так же, потому как со вздохом сказал:
– Я пытался убедить его хотя бы узнать, что предлагает император. Он никого не пожелал слушать – ни меня, ни Генриха. У него появился еще один повод для обиды на императора, – молодой человек печально улыбнулся. – Я с детства был помолвлен с двоюродной сестрой Генриха. Агнеса, единственная дочь его дяди Конрада, главы Рейнского палатината, была блестящей партией, и, потеряв герцогство, отец утешался тем, что ему не приходится беспокоиться хотя бы за мое будущее. Однако Генрих запретил брак, он хочет выдать Агнесу за Людвига, герцога Баварского. Признаюсь, я был страшно разочарован. Агнеса не только богатая наследница, у нее ослепительная улыбка, и мы всегда хорошо ладили. Но отец принял это тяжелее, чем я. Он ненавидит Гогенштауфенов даже сильнее, чем ты, дядя.
– Нет никого, кто ненавидел бы их сильнее, чем я, – возразил Ричард с таким притворным негодованием, что Генрик рассмеялся. – А твой отец знает, что ты отправился на эти переговоры?
Генрик кивнул:
– Ему известно, что я здесь лишь для того, чтобы повидаться с тобой. Если ты сумеешь хоть как-то договориться о мире, на меня он не распространится. Я должен остаться на его стороне, даже если сам того не желаю.
Увидев, что Ричард его понимает, Генрик с облегчением уселся верхом на стул, нетерпеливо отбросил прядь светлых волос с синих, как небо, глаз.
– Дядя Ричард… Я должен кое-что сказать, и тебе это не понравится. Я получил письмо от сестры с признанием, что ее муж принял участие во вторжении французского короля в Нормандию. – Увидев, как поджались губы Ричарда, он поспешно добавил: – Рихенца пишет, что у Жофре не было другого выбора, ведь Филипп его король, но она очень этим расстроена. Что мне передать ей в ответном письме?
– Скажи, что я не виню ее, – ответил Ричард, делая ударение на последнем слове, и тем дав Генрику понять, что Жофре не так повезло. Ричард не слишком удивился измене Жофре, но все же был уязвлен, тем более что понимал – за ним последуют и другие.
Генрик тут же подтвердил его опасения, назвав имена нескольких баронов, присоединившихся к французам, и в том числе двоих, сражавшихся рядом с Ричардом в Святой земле.
– И это еще не самое худшее, дядя. Рихенца говорит, что ты потерял замок Жизор. Кастелян предал твое доверие, сдав замок французскому королю.
Ричард ожидал возможных измен, но не такой. Он ссутулился в кресле. Трудно сказать, кого он сейчас ненавидел сильнее: вероломного лизоблюда, который сдал Жизор, французского короля, столь же бесстыдного, сколь и трусливого, или это дьявольское отродье Генриха.
Генрику страшно не нравилась роль гонца, приносящего дурные новости, и потому добрые вести от Рихенцы он приберег напоследок в надежде, что они смягчат горечь.
