– Ты бы процветал на Сицилии, граф Раймунд.
– Как кедры ливанские?
[20] – пошутил он, дав ей понять, что для подозреваемого в ереси он слишком хорошо знаком с Библией.
Она покачала головой, не веря уже больше, что это один из проклятых. Ей было как-то не по себе из-за того, что он находился так близко – достаточно близко, чтобы видеть ресницы, которым позавидовала бы любая женщина, и острый, как бритва, край подбородка. Но любопытство взяло верх над осторожностью.
– Расскажи мне про катаров, – попросила королева.
– Ну, начнем с того, что сами они себя так не называют. Эти люди величают себя христианами, потому что верят, будто их вера искренняя, а вот римская церковь попала в клещи дьяволу. Я говорил, что это миролюбивые души, отвергающие насилие, но про наличие у них такта или дипломатии не упоминал, потому как их эпитеты для римской церкви включают такие, как: Великий Зверь, Блудница Вавилонская, Церковь Волков и – этот мой самый любимый – Распутница Апокалипсиса.
Джоанна сжалась. Она-то угадывала насмешку в голосе собеседника, а вот папский легат его юмора явно не уловил бы. У нее начало складываться убеждение, что Раймунду нравится ворошить палкой муравейник, точно так же, как ее братьям.
– Но во что они верят? – спросила Джоанна.
– В то, что материальный мир – творение дьявола и должен быть отвергнут. Иисуса катары считают ангелом, а не сыном Божьим, и его явление народу в образе смертного не более чем иллюзия. А раз так, он не мог умереть, а следовательно и воскреснуть. Дева Мария тоже ангел, а не настоящая женщина. Поклоняются они нашему Богу, и хотя он и добр, но не всемогущ, и его борьба с дьяволом бесконечна. Катары учат, что человеческие души принадлежат падшим ангелам. Они верят, что мы переживаем ад на земле, и когда я наблюдаю страдания, которые причиняем мы друг другу, то мне трудно убедить себя в их неправоте.
– А верят ли они в рай?
– Да, но туда могут попасть только «добрые христиане». А еще верят в переселение душ. Человек, который вел праведную жизнь, реинкарнируется в тело, более подходящее для духовного развития. А злодей опустится ниже, и даже может возродиться животным. Те, кто приемлет это кредо, величают себя «верующими», но немногие просят дать им консоламентум прежде того часа, когда смерть приблизится к ним, потому жизнь «доброго христианина» крайне нелегка. Как только мужчина или женщина становится священником, он или она должны отречься от всего, что раньше им было дорого, даже от семьи. Дело в том, что катары рассматривают все земные привязанности как зло, сковывающее людей с жизнью плоти, а это препятствует их спасению. Зато они снисходительны к грешникам, и это еще одно, что отличает их от нашей церкви.
Джоанна порадовалась его выражению «нашей церкви», так как для нее стало очень важно знать, что Раймунд де Сен-Жиль не погряз в ложной вере, несущей угрозу его бессмертной душе.
– Я слышала от кардинала, что катары похотливы и распущенны, что они презирают брак и поощряют людей совершать самые постыдные из плотских грехов. Правда ли… – Закончить она не смогла, потому что Раймунд залился хохотом.
– Мне всегда казалось любопытным, что мужчины, принявшие обет целомудрия, так одержимы плотскими грехами ближних. Мне жаль лишать их удовольствия воображать себе оргии и запретные удовольствия катаров, но ничто не может быть дальше от правды. Катарские священники осуждают похоть даже строже наших. Для них физическая близость особенно греховна, ибо ведет к зарождению новой жизни, то есть вытягивает еще одну небесную душу в этот ужасный вещный мир.
Раймунд погладил собаку, ткнувшуюся ему в ногу.
– Как скверно, что страх перед ересью способен даже самых здравомыслящих людей обращать в слепых безумцев. Стоило бы кардиналу Мелиору беспристрастно рассмотреть все обстоятельства, он бы понял, что я никогда не стану катаром, потому как это означает отречение от радостей плоти.
Джоанне его улыбка показалась скорее озорной, чем сальной, и она не удержалась и улыбнулась в ответ, когда он с шутливым вздохом обронил:
– Ведь в конечном счете не секрет, что я люблю женщин.
– Об этом я наслышана, – очень сухо произнесла она.
– Ну еще бы, – столь же сухо согласился он. – Но чего ты, возможно, не знаешь, так это то, что в отличие от большинства мужчин мне нравится общество женщин не только в постели, но и вне ее.
– Полагаешь, что с большинством мужчин это иначе?
– Увы, да. Слишком многих из них гораздо больше интересует женская плоть, чем ум женщины. Им никогда не узнать, как ошибался святой Петр, говоря о женщине как о сосуде скудельном. У известных мне дам зачастую больше здравого смысла, чем у мужчин, да и жизненных сил, потому как они давно привыкли гнуться, но не ломаться. А еще они могут быть очаровательно непредсказуемыми… Что доказала одна прекрасная королева тем недавним вечером в Нарбонне.
Когда взгляды их встретились, дыхание Джоанны участилось. Она знала как опасно флиртовать с этим мужчиной, ибо слишком остро ощущала физическую его близость, испытывала желание погладить эти растрепанные ветром черные кудри, ощутить его руку на своей талии, изведать вкус его губ на своих губах. Она подобралась внутренне и внешне. Но прежде чем Джоанна успела высказать намерение вернуться в большой зал, граф почти неуловимо отступил и бросил как бы невзначай:
– Расскажи мне о Сицилии, госпожа.
Она с облегчением вздохнула, но одновременно расстроилась, что ему с такой легкостью удалось распознать ее настроение. Но поскольку на самом деле уходить ей не хотелось, охотно исполнила его просьбу. По ходу рассказа воспоминания нахлынули на нее, и она с удовольствием отдалась им, повествуя о чудесной жемчужине посреди бирюзового моря, этом пригретом солнцем королевстве, процветающем и мирном под скипетром ее супруга, когда мрачная тень германского императора еще не нависала над островом. Джоанна давно заметила, что Раймунд необыкновенно внимательный слушатель. Внимая ей, он не отрывал глаз от ее лица, ловя ее слова с такой жадностью, как будто весь мир сжался до границ этого благоуханного сада, а его население – до мужчины и женщины, сидящих на узкой каменной скамье в тени вишневого дерева.
Но если тело и сердце сообща толкали ее к непростительному греху, ум продолжал работать четко и ясно, дав команду поднимать перекидные мосты и опускать решетки в воротах.
– Вечереет, – услышала она как бы со стороны собственные слова и указала на небо, окрасившееся золотом и багрянцем роскошного южного заката. – Полагаю, нам пора возвращаться.
– Разумеется, – согласился граф и тут же поднялся.
Но когда он предложил ей руку, Джоанна поняла, что улизнуть без потерь не удастся. Как после только что состоявшейся между ними беседы вернуться к прежней оборонительной холодности? Тоже встав, королева оправила юбки и неохотно, едва коснувшись, положила свою руку на его, пытаясь понять, как удастся ей держать Раймунда на расстоянии все эти мили и недели пути, отделяющие Каркассон от Пуатье.
