Прошло несколько дней после инцидента в садике. За это время я успела сходить в библиотеку и взять пару книг о том, как говорить с маленькими детьми о смерти. Взяла также детскую книгу о морской свинке, которая была очень старая и должна была скоро умереть. Послушала радиопрограмму на эту тему, сидя в метро по дороге на работу и с работы. Поговорила и с воспитателями в садике Ивана и договорилась о встрече на тему о том, как мы будем говорить о смерти. Больше я пока ничего не могу сделать. Думаю, буду решать проблемы по мере их поступления.
Интересно, помнит ли он тебя вообще. Интересно, о чем он думает, когда смотрит на твои фотографии. Его интерес к тебе, похоже, происходит от нового для него типа сравнения: у большинства детей, с которыми он общается, есть папа, а у него нет. Только сейчас он осознал, что лишен чего-то, что его ровесники в садике имеют и считают само собой разумеющимся. Чем больше я размышляю об этом, тем больше прихожу к выводу: его слезы были вызваны не тем, что он помнит тебя и тоскует по тебе, а тем, что он не хочет отличаться от других. Я огорчаюсь, когда думаю об этом. От этого чувства – что он не такой, как все, – я не в силах его защитить. Я не смогу помочь ему самостоятельно помнить о тебе. Большинство книг, которые я читала, утверждают, что первые воспоминания возникают примерно в том возрасте, в котором он сейчас. А он живет без тебя уже полтора года. Когда ты умер, он еще был младенцем, питающимся грудным молоком.
Как бы мне хотелось, чтобы ему выпало узнать тебя. Чтобы он мог вырасти с настоящими воспоминаниями о тебе – о тебе настоящем, помнить твой смех и твой запах. Мне хотелось бы, чтобы у него сложились собственные отношения с тобой, продолжавшиеся дольше, чем восемь месяцев. Мне хотелось бы, чтобы ему не пришлось задавать все те вопросы, которые он сейчас начал задавать и на которые мы, его окружение, будем отвечать по-своему и, вероятно, по-разному. Но все сложилось именно так, а не иначе. Все так, как есть, все вышло как вышло, и единственное, что я могу сделать, – это подготовиться как можно лучше, почитать литературу, хранить воспоминания о тебе и всегда, когда твой сын будет о тебе спрашивать, отвечать ему так честно и детально, как только смогу.
* * *
Мои подруги с сомнением относятся к развитию событий с моим новым другом по переписке, поскольку наш с ним обед постепенно превратился в ужин – сперва в ужин в ресторане, а потом в вечер с вином и сыром у него дома. Им кажется, что я сразу берусь за десерт. «Разве не разумнее сперва встретиться в публичном месте? Во всяком случае, в первый раз?» – спрашивают они, желая предупредить меня. Напоминают – существует доля риска, что он сумасшедший, и повторяют, что для начала всегда лучше ненадолго встретиться на нейтральной территории. Лично мне плевать на их заботы с высокой горы. Уже несколько лет я не делала ничего такого, что можно было бы назвать увлекательным. Да и что они понимают? Ведь они не читали нашу переписку в последние недели. Им даже не представить себе того понимания, которое существует между нами уже сейчас. Если он предпочитает встретиться у себя дома, то зачем же усложнять? Мы просто поедим сыра и выпьем вина. Поговорим. Возможно, у меня появится друг, который меня понимает. И я не собираюсь упускать такой шанс, настаивая на том, чтобы встретиться на нейтральной территории на определенное время. Я наняла няню с гибким временем ухода домой, а его дочь будет находиться у его мамы в тот вечер, когда мы встретимся. Перед нашей встречей я чувствую себя в приподнятом настроении.
Покупая одежду за несколько дней до назначенного дня, я уговариваю себя, что делаю это потому, что старая потерлась и обветшала, а не ради того, чтобы надеть это на встречу с ним. Когда я без конца примеряю и комбинирую перед зеркалом в прихожей после того, как Иван заснул, это не имеет никакого отношения к нашей встрече – просто приятно примерить обновки. Когда я впервые за два года брею ноги, то это потому, что скоро лето. Лучше уж сделать это сейчас, чем через несколько недель. Ничего такого. Абсолютно ничего особенного.
* * *
Утро субботы, и Иван хочет пойти гулять, он хочет в парк, встретиться с друзьями. О каких друзьях он говорит, мне до конца не ясно: если уж быть до конца честными, у него их не так много. Он из тех детей, которые предпочитают общение со взрослыми играм со сверстниками. Но он непоседа. И в нашей квартире на Сёдермальме он находиться не хочет. Он хочет на улицу. Стоя у двери, он повторяет одну и ту же фразу с впечатляющей креативностью и разнообразием: «Мама, идем! Пошли уже! Ну давай скорей! Давай уже пойдем! Мама, мы выходим!» Он надевает свои розовые кроссовки. Дергает ручку двери. Говорит бесперебойно.
Сама же я застряла на диване со вчерашним макияжем под глазами, грязными волосами, по-прежнему в футболке, в которой спала. Подбородок у меня красный и припухший, и, когда я тру глаза, на пальцах у меня остаются черные крошки туши. Мне надо по крайней мере накраситься, прежде чем мы куда-то пойдем. Обязательно почистить зубы. Я пытаюсь договориться с Иваном, объясняю, что мне надо выпить кофе, обещаю пойти в его любимые места, если он даст мне спокойно собраться. Это помогает, но не сильно. Уходить из прихожей он отказывается. Я медленно передвигаюсь по квартире, пытаясь спланировать наш день и одновременно рассылая эсэмэски друзьям. Самая обычная суббота июня, ничего особенного, но во мне все бурлит так, как давно уже не бурлило. Голова раскалывается от выпитого вчера вина. Телефон постоянно вибрирует. В кои веки я оказалась в центре событий. Сарафанное радио заработало вовсю, и, в отличие от предыдущих случаев, когда речь шла обо мне, сегодня я предложила вниманию своих подруг хорошую новость. Они в экзальтации, лопаются от любопытства, хотят узнать побольше, используют восклицательные знаки и эмоджи с шариками и серпантином. Ответить я не успею – Ивану удалось открыть наружную дверь, он уже почти на лестнице. С усилием я выхожу из положения полулежа, бегу за ним, вношу обратно в квартиру.
Эта новость – такая огромная, что подруги пишут мне эсэмэски большими буквами – на самом деле предельно банальна. Не будь всей моей истории. Не будь того факта, что я в последние годы не могла похвастаться никакими событиями на этом фронте. Но теперь это произошло. Я переспала с мужчиной. Впервые с тех пор, как ты умер, и, если уж быть до конца честными, впервые с тех пор, как родился Иван. Хотя – кажется, и до того все было не слишком интенсивно. То есть, похоже, прошло уже года три. Я не считала. Мое тело не жаловалось по поводу этой передышки.
Не знаю, так ли уж это странно, что я не тосковала об этом с тех пор, как ты исчез. От одной мысли о сексе и отношениях я ощущала усталость, никакого желания и в помине не было. Я даже не могла вспомнить, чего мне может не хватать. Само собой, мне иногда хотелось общества другого взрослого человека. Мне не хватало кого-то, с кем можно было бы поделиться мыслями по поводу Ивана. Человека, с которым можно поговорить вечером, когда Иван заснул. Человека, который мог бы помочь мне в том, что у меня плохо получается. Но секса? Совсем нет. Для этого просто не оставалось места. Возможно, Иван частично покрывал мои потребности в близости. Или я давила в зародыше все желания, считая их бесплодными. Или все это вместе.
