В тот момент, когда я села в ногах дивана, он проснулся. Несколько мгновений взгляд его метался, потом он обнаружил себя, а затем и меня. В полном молчании он долго смотрел на меня. А я смотрела на него. Долгое время мы сидели так, глядя друг на друга, не произнося ни слова. Наконец он заговорил. «Мне очень жаль, но я так больше не могу». Я кивнула.
Я смотрела на него, и слезы застилали мне глаза. Несколько секунд я боролась с желанием кинуться ему на шею, утешить его, сказать «прости» и попросить зачеркнуть все, что я устроила в последние дни. Но сделать так уже было нельзя. Вместо этого я сидела, как истукан, и смотрела на него – на мужчину, которого я люблю, но которому не могу родить ребенка и которого поэтому теряю в это самое мгновение. Глядя на него, я поняла, что мы дошли до конца пути. Это конец. Я первой отвела глаза. Поднялась с дивана и ушла в спальню. Осторожно открыла дверь, так же осторожно закрыла ее за собой. Как можно тише прокралась в кровать, чтобы не разбудить Ивана, положила голову на подушку и закрыла глаза.
Когда настало утро и сперва один, а потом и второй ребенок проснулись и пожелали завтракать, мы вели себя, как обычно. Как по молчаливому уговору мы делали все, как делали всегда. Мы готовили завтрак и чистили зубы, надевали верхнюю одежду и искали потерявшиеся перчатки. Когда мы прощались у подъезда, он не сделал никаких попыток меня поцеловать. Наклонился к Ивану, потрепал его по щеке, сказал: «Ну пока, хорошего тебя дня в садике, увидимся». Иван улыбнулся ему, и он улыбнулся в ответ. Я последовала его примеру и проделала то же самое с его дочерью. Она отвернулась, когда я хотела потрепать ее по щеке. Моя рука нелепо повисла в воздухе, потом я изменила позу и стала махать. Выпрямившись, я в последний раз посмотрела на него, но он отвел глаза. Мы сказали друг другу «пока, созвонимся» и разошлись в разные стороны. Я видела, как его спина исчезает за воротами, и подождала еще несколько секунд, прежде чем двинуться туда же. Со стороны могло показаться, что утро прошло как любое другое. Однако это было наше последнее утро.
* * *
Во время обеда он звонит мне и говорит то, чего я ждала от него весь день. Он подтверждает мои предположения, что он не захочет остаться со мной, если я сделаю аборт. Говорит, что готов пойти со мной на саму процедуру, но жить со мной после этого не сможет. Говорит, что любит меня по-прежнему, как в день нашей первой встречи – возможно, даже еще больше, но больше не верит в наше совместное будущее. В последний раз спрашивает меня, действительно ли я хочу этого. Я отвечаю «нет». Я не хочу этого, но я вынуждена это сделать. Я не готова снова стать матерью. Не могу. Это невозможно. Слишком быстро. Я не вынесу так много изменений за такой короткий срок. Говорю, что я просто умру, если моя беременность продолжится. И тогда он повторяет это еще раз. Тогда у нас нет общего будущего. Потом он говорит, что должен вернуться к работе, а я, хотя мы уже попрощались, все не могу заставить себя положить трубку. Я слышу, как в трубке щелкает, потом начинаются гудки – и его нет, он исчез, но все равно прижимаю трубку к уху, делая вид, что он все еще слышит меня. Так я сижу долго-долго. Наконец смолкает и монотонное гудение, и дисплей телефона гаснет. Разговор окончен. Наши отношения тоже.
* * *
Сперва я горевала. Потом разозлилась. Потом на меня накатила пустота. Потом я снова огорчилась. В данную минуту я в ярости, однако ожидаю, что скоро все опять изменится. Так продолжается весь день.
За те четыре часа, что прошли от нашего разговора до того момента, когда я забрала Ивана из садика, я прошла в своих эмоциях целый круг. Сначала: дикое чувство нереальности происходящего. Неужели это и вправду произошло? Неужели я снова одна? Я послала эсэмэски тем подругам, которые первыми пришли мне на ум, кратко изложив, что случилось. Реакции не заставили себя ждать. Некоторое время меня согревало то, как возмутились мои подруги. Они ругались, писали крупными буквами. Некоторые из них тут же начали звонить мне, некоторым я ответила. Это была моя ошибка, потому что чем больше я говорила обо всем этом, тем больше чувство нереальности происходящего сменялось осознанием, что это не семейная драма о ком-то другом. Охваченная внезапным желанием оправдать его, я вдруг начала все сглаживать, описывать, как я вела себя в последнее время. Пояснила, что я более или менее обманула его, делая вид, что я хочу и готова родить его ребенка. Я с трудом подбирала слова. Меня перебивали, я терялась и пыталась снова. Подруги настаивали на том, что все это возмутительно. Нельзя бросать женщину из-за того, что она хочет сделать аборт после четырех месяцев знакомства. Так просто не поступают. Отбросив свои попытки его защищать, я разрешила себе стать жертвой – хотя бы ненадолго.
Потом навалилось чувство горя. Словно удар в живот, оно внезапно отдалось во всем теле, и вот я уже снова сидела и плакала. Вытирала телефонную трубку рукавом джемпера, слизывала сопли с губ, пыталась, всхлипывая, найти слова, чтобы описать, как у нас все складывалось в последнее время, что привело меня к такому решению, что он сказал, что я сказала, как он отреагировал на мои слова, как я сама отреагировала на его слова. Неожиданно до меня дошел трагизм ситуации.
Внезапно я почувствовала огромную усталость. Сказала подруге в трубке, что не в силах больше говорить. Она позволила мне положить трубку, взяв с меня обещание, что я тут же перезвоню ей снова. Когда разговоры закончились, слезы перестали течь. Открыв нашу с ним переписку в телефоне, я прокрутила ее вверх. Читала сообщение за сообщением, которые мы посылали друг другу в последние недели, пытаясь воспринимать их отвлеченно, не осуждая ни себя, ни его. Из этой затеи ничего не вышло. Читая, я ощутила сначала раздражение, потом злость, а потом снова пришла в ярость. Как он смеет бросать меня, которую, как он утверждает, он любит больше, чем когда-либо кого-либо любил? Мы знакомы четыре месяца. Треть года. Кто он такой, чтобы ставить мне ультиматумы и давить эмоциональным шантажом? А как насчет того, что я для него – все? Что я та, о встрече с которой он мечтал, которая снова сделала его счастливым – куда все это делось?
Внезапно накативший гнев тут же снова улетучился. Вместо него меня стала душить паника, а с ней пришло и навязчивое желание все исправить. Могу ли я позвонить ему сейчас, сказать, что я передумала, что мы продолжим, поверит ли он мне тогда, если я соглашусь следовать его плану?
Потом – презрение к себе. Кто я такая, если собираюсь выдавать «на-гора» по плану в любовных отношениях? Кто я такая, если собираюсь просить прощения у мужчины, который бросил меня, поставив мне ультиматум? Кто я такая, если однажды выставила тебе похожий ультиматум? Что со мной не так?
Два часа спустя я сижу на полу в комнате Ивана и загружаю эвакуатор маленькими машинками. Внутри меня свирепствует хаос, но в последние годы путем бесконечных повторений я выработала в себе способность сдерживать самые бурные эмоциональные штормы, пока Иван рядом. У меня само собой получается отложить все переживания до того момента, как он заснет. Вот и сегодня тоже. Так что я не плачу. Даже не вздыхаю. Мы делаем то, что делаем обычно. Я слежу за тем, чтобы не отвлекаться – смеюсь, когда он шутит со мной, смотрю ему в глаза, когда он что-то мне рассказывает, и готовлю на ужин его любимое блюдо. На десерт у нас мороженое. Мы съедаем его, сидя на полу, и продолжаем играть с машинками. Только один раз голос изменяет мне – когда Иван спрашивает, почему остальные члены семьи сегодня не здесь. «Они у себя дома, мы увидимся в другой день», – отвечаю я как можно спокойнее, но на последнем слоге голос срывается, и я убегаю в ванную, говоря, что мне срочно нужно пописать. В ванной я всхлипываю как можно тише. Строго смотрю на свое отражение в зеркале и считаю до десяти. Снова выхожу. Мы продолжаем. Как мы делали раньше, как мы делаем всегда. Мы не бросаем дело на полпути. У нас это не принято.
