Если я поспешу, то успею сбегать в каретный сарай и обратно до того, как меня хватятся. Я неслась по огороду так, словно меня преследуют адские гончие, хотя в этом не было необходимости. Однако же способность мотивировать себя – это признак зрелости, как неустанно твердит мне тетушка Фелисити.
Каретный сарай, темный и мрачный, находится за огородом. Именно здесь «роллс-ройс» Харриет много лет покоился на деревянных блоках, пока не так давно Доггер воскресил его среди ночи, чтобы спасти мне жизнь. Здесь время как будто остановилось, и в тягостной тишине казалось, что вот-вот из пустого лошадиного стойла беззвучно выскользнет кто-то из покойных де Люсов и похлопает меня по плечу.
Когда-то отец приходил сюда, чтобы погоревать и поразмышлять над своим бедственным положением, и после его смерти прошлой зимой я обнаружила, что в этом месте он был более живым, чем где-то еще.
При мысли об этом я вздрогнула.
Я не горжусь тем, что мне предстоит сделать. И тем не менее, если мое призвание требует обыскать чьи-то вещи в обществе призрака моего отца, который, как в «Гамлете», раздражительно заглядывает поверх моего плеча, так тому и быть. Судя по его собственному жизненному опыту, уверена, он меня поймет.
Морган притаился в дальнем углу. Его брезентовая крыша была сложена, поэтому необходимости в ключе не было. Я легко могла заглянуть внутрь.
Ящик для перчаток в приборной панели из орехового дерева представлял собой просто открытую нишу. Я сразу же увидела, что он пуст. Карманов в дверях не было.
Поскольку укромных мест тут немного, мои поиски будут относительно простыми.
Где, задумалась я, я бы спрятала свои вещи в таком простом автомобиле?
Ответ очевиден: под сиденьями.
Я открыла дверь, издавшую жуткий металлический скрежет, и сунула руку под ковшеобразное сиденье.
Там было тесно. Мои пальцы крались по деревянному полу, словно лапы паука. Коснулись чего-то твердого и прочного. Я сжала это и аккуратно вытащила из-под сиденья.
Коробка! Клянусь всеми святыми, жестяная коробка!
Хорошая работа, Флавия! Ставлю тебе «отлично».
Даже в сумраке каретного сарая я увидела, что эта коробка изначально предназначалась для хранения дигидрохлорида хинина: пятьсот таблеток по пять гран в каждой.
Хотя я неплохо знакома с этим алкалоидом в лабораторных условиях, я понятия не имею, как он используется в медицине. Я знаю, что его получают из коры хинного дерева. Для получения дальнейших сведений мне придется проконсультироваться с Доггером.
Когда я встряхнула коробку, что-то тихо громыхнуло – совсем не тот стук, который ожидаешь услышать от таблеток.
Осторожно, поскольку эта штука побывала в джунглях и неизвестно что могла таить в себе, я подняла крышку.
Внутри оказались упаковка штопальных игл, катушка черных ниток, маленькие хирургические ножницы (похожие на мои собственные, которые я только что нашла в комнате мисс Персмейкер), полдюжины булавок разных размеров и две мумифицированные сигареты (судя по запаху, да, я их понюхала, они скручены из побегов и корней Datura stramonium, смертоносного дурмана). Однажды я наткнулась на упаковку с такими сигаретами, которые производят для астматиков, в недрах ящика в моей химической лаборатории. Мой покойный дядюшка Тарквин без конца лечился от астмы, с тех пор как умер его отец.
Сначала дядюшка Тар выращивал это ядовитое растение в кухонном огороде, где его до сих пор можно найти, если знать, куда смотреть. Однажды я сказала об этом Даффи, заметившей, что дядюшка Тар не единственный: Марсель Пруст писал своей матери, что у него был такой ужасный приступ астмы, что ему пришлось идти, согнувшись вдвое и утирая сопли, от одной табачной лавки до другой, прикуривая противоастматическую сигарету на каждой остановке.
«Дядюшка Тар – отец, – сказала она со знающим видом, – а Пруст – мать».
В этот момент ей пришлось спасаться бегством от шмеля, вылетевшего из-за яблони, и наш первый за многие годы цивилизованный разговор прервался на полуслове.
Я сосредоточилась на жестяной банке.
На дне под всякой мелочовкой лежал сложенный лист испачканной пятнами от воды сигаретной бумаги. Я бережно вынула его двумя пальцами и развернула.
На нем карандашом было написано:
Доктор Август Брокен,
аббатство Голлинфорд, Пербрайт.
Вернувшись на кухню, я чуть не лопнула по швам от желания поделиться своей находкой с Доггером. Он подавал кофе мисс Стоунбрук. Она с прямой спиной сидела на стуле, прижимая руки к груди и тяжело дыша, а мисс Персмейкер стояла рядом.
Губы мисс Стоунбрук посинели. Придется подождать с разговором.
– Говорят, кофеин помогает, – говорил Доггер. – Он облегчит ваше состояние до приезда доктора Дарби.
Вместо благодарности мисс Стоунбрук грубо оттолкнула руку Доггера.
– Нет, – сказала она полузадушенно, – никакого кофе.
– Она никогда его не пьет, – объяснила мисс Персмейкер. – Семья запретила ей.
Мисс Стоунбрук – мормонка? Я удивилась. Но я слишком вежлива, чтобы спрашивать. Чай и кофе запрещены Святыми последнего дня, как они себя называют. Я узнала это из удивительно информативной статьи в журнале «Стрэнд».
Тем не менее, подумала я, это все равно как Джек Спрэт и его жена, не так ли? Он не мог есть жирное, а она постное? Мисс Прилл отказывалась от чая, а мисс Стоунбрук – от кофе. Это что-то значит? Только время покажет.
В этот самый момент позвонили в дверь, и Доггер бесшумно вышел из кухни. Через несколько секунд он вернулся вместе с доктором Дарби.
Будучи старшим партнером единственного медицинского кабинета в Бишоп-Лейси доктор Дарби воплощал все, каким должен быть сельский врач: круглый, краснолицый, с несколькими подбородками. Он излучал уверенность, как кухонная плита излучает жар.
– М-м-м… Ну и что у нас здесь? – жизнерадостно произнес доктор, извлекая откуда-то из окрестностей своей упитанной персоны мятный леденец и засовывая его себе в рот. Он поставил черный чемоданчик на кухонный стол.
– Приступ бронхиальной астмы, – ответила мисс Персмейкер. – С ней такое уже бывало.
– Недавно? – спросил доктор Дарби, рассматривая пациентку.
– В Африке. Месяца два назад.
– Чем лечимся? – продолжил расспросы доктор Дарби. – Может быть, вы знаете?
– Я обязана знать, – фыркнула мисс Персмейкер. – Я была вместе с ней в лазарете. Арсеникум альбум.
– А, – заметил доктор Дарби, игнорируя мисс Персмейкер и обращаясь напрямую к мисс Стоунбрук. – Вы последовательница покойного доктора Ганемана?
Задыхаясь, мисс Стоунбрук кивнула.
– Доктор Ганеман, – доктор Дарби начал вещать с таким видом, словно развлекал публику в гостиной, – верил, что подобное лечится подобным. Что мышьяк, поскольку он вызывает конвульсии, может использоваться для лечения оных. Разумеется, в разведении одна десятитысячная триллиона к его изначальной силе.
