– Вуду! – выкрикнула Ундина.
Мои мысли внезапно замедлились, будто мозг превратился в желе.
– Почему ты вспомнила именно мисс Трулав? – спросила я, осторожно подбирая слова. – Почему не кого-то другого?
– Ой, пф-ф-ф! Я вспомнила ее имя, потому что она – первый высокомерный тиран, имя которого приходит на ум. С тем же успехом я могла бы сказать «Флавия де Люс», и ты бы тряслась две недели.
Ундина медленно водила руками над кастрюлей с подогревом.
– Это не воск я поджариваю, – запела она. – Это печень, сердце и селезенка Фелисити де Люс, вот что я поджариваю. – И она добавила: Так часто делала Ибу. Шутила.
Моя кровь превратилась в кипяток. Потом в лед.
Эта девочка понимает, что она говорит?
Ее мать была ведьмой? Неужели она на самом деле наслала проклятие на тетушку Фелисити? И на кого-то еще?
Возможно ли, что Лена де Люс ответственна за падение моей семьи? Что, если наше состояние много лет назад сгорело в огне в Сингапуре?
Никогда в жизни мне до такой степени не хотелось побыть одной.
Сейчас моя кровь превратилась в свинец.
– Очень смешная шутка. – Я слышала себя словно со стороны. – А теперь беги и помоги миссис Мюллет в огороде. Может, она даже испечет тебе булочки.
Ундине не требовалось второе поощрение. Она исчезла в кухне, неся в высоко поднятых руках свою грязную тарелку, словно трофей.
– Что ты рассказывала? – вернулась я к Даффи.
Сестрица оторвалась от книги со страдальческим лицом читателя, которого отвлекли от процесса.
– Что? – переспросила она.
– Об иве, – напомнила я. – О плетеных костюмах.
Она драматически закатила глаза к потолку, как будто перелистывая все страницы, которые она прочитала в жизни, от «А – это апельсин» до мистера Капоте, нетерпеливо лежавшего на столе.
– Племенные ритуалы, – сказала она. – Родезия. Обряды перехода.
– Спасибо, Дафна, – поблагодарила я.
Я услышала достаточно.
Осталось только понять, что это значит.
21
Доггер встретил меня в вестибюле.
– Здесь инспектор Хьюитт, – сообщил он. – Приехал за крысой. Я проводил его в гостиную.
В обычных обстоятельствах я бы умерла от смеха от этой нелепой сцены. Она словно из пьесы Дж. Б. Пристли – например, из «Инспектор пришел», где инспектор Гул оказывается ангелом возмездия, если не самим Господом Богом.
– Благодарю, Доггер, – сказала я. – Передай ему, что я буду через минуту.
Мне нужно освежиться. Вернуть немного цвета щекам и вытереть губы.
Еще мне нужно время подумать.
Вчера Доггер сказал мне, что нам придется отдать крысу, но я совсем забыла. Должно быть, он сам сообщил в участок, и теперь у нас на пороге инспектор Хьюитт – ладно, на самом деле в гостиной, – а я совершенно не готова.
Думай, Флавия, думай.
К тому времени, когда я легким шагом вошла в гостиную, протягивая руку для приветствия, ответ был у меня на кончиках пальцев.
– Инспектор Хьюитт, – поздоровалась я. – Рада вас видеть.
– Флавия, – сказал он, пожимая мою ладонь.
– Должна сразу же сообщить, – приступила я, – что упомянутая крыса была уже вскрыта, и я беру на себя полную ответственность. Моя кузина Ундина нашла ее в бумажном пакете в багажнике арендованной машины, и я беспокоилась, что животное может быть переносчиком тифа или какой-нибудь другой заразной болезни. Хотела убедиться, что во внутренностях нет никаких заметных отклонений.
– И как? – поинтересовался инспектор, открывая блокнот.
– Никаких, – ответила я. – И если вы хотите знать, не заметила ли я плевральную жидкость, бубонную чуму, гранулярность печени, ответ – нет. Также я не обнаружила блох, хотя я знаю, что блохи покидают умирающую крысу, как крысы – тонущий корабль.
К счастью, я читала «Великий мор (1348–9 гг.)» Гаскея, подписанное первое издание которого стояло на полке рядом со славной книжечкой Хэнкина «О эпидемиологии чумы» (второе издание, но тоже подписанное) в библиотеке дядюшки Тара, которая находится в моей лаборатории.
От меня не укрылось то, что инспектор слегка опешил. Предполагаю, он явился дать мне нагоняй, хотя я не нарушила ни одного закона, по крайней мере намеренно.
– Что касается того, что мы действительно обнаружили, – продолжила я, – то предоставлю моему коллеге мистеру Доггеру возможность объяснить.
Инспектор Хьюитт улыбнулся.
Интересно почему? Он не принимает меня всерьез? Он смеется над нашим партнерством?
– Благодарю вас, мисс Флавия, – сказал Доггер. – Мы уведомили вас, инспектор, поскольку наши находки указывают на то, что причиной смерти крысы стало проглатывание физостигмина – ядовитого алкалоида, содержащегося в калабарских бобах Physostigma venenosum, нетронутый образец которых мы нашли в непосредственной близости. Это и другие наши находки, например присутствие того же самого токсина в частично переваренном содержимом внутренностей животного, что мы определили путем общепринятого химического теста, заставило нас понять, что ваше вмешательство необходимо безотлагательно.
«Браво!» – хотелось мне крикнуть.
Но я не стала. Вместо этого я открыла блокнот и сделала пару закорючек с помощью импровизированной стенографии, которую я придумала прямо на месте.
В эту игру могут играть двое.
– А, – произнес инспектор Хьюитт с выражением на лице, которое можно было интерпретировать как самодовольное. – И что вас натолкнуло на эту мысль, мистер Доггер?
Ответ Доггера был подобен удару хлыста.
– Мы подумали, инспектор Хьюитт, – (я была так счастлива слышать это «мы», что чуть не обняла себя), – что отравление крысы поразительно и просто невероятно напоминает смерть покойной миссис Прилл.
Повисло самое продолжительное молчание в моей жизни. Я сидела, не осмеливаясь пошевелить ни единой мышцей.
Несколько тысячелетий спустя инспектор Хьюитт потер нос и сказал:
– Боюсь, предположительно я не могу это комментировать, мистер Доггер.
Тем не менее он что-то записал в блокноте.
– Мы этого не ожидаем, инспектор. – Доггер безмятежно улыбнулся. Он был более безмятежен, чем водная гладь.
– Однако, – продолжил инспектор Хьюитт, – теперь, когда было упомянуто имя миссис Прилл, будет ли не по существу спросить, зачем вы явились в Бальзам-коттедж?
