Что он имеет в виду? – удивилась я. Дождь – это хорошо или плохо? Полагаю, зависит от того, на кого льет. Откуда-то из чулана в моем мозгу выпорхнули слова: «Ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных»
[31] или что-то вроде. Это ведь из Библии, верно?
На старого доктора Брокена определенно вот-вот польет дождь, равно как и на всех пособников в его гнусных мерзостях.
– А как насчет мисс Персмейкер и мисс Стоунбрук? – спросила я. – Что с ними будет?
Инспектор Хьюитт сел обратно за стол и вытащил трубку из нижнего ящика.
– Разрешите? – спросил он.
Я махнула рукой, и он начал набивать чашу ароматным табаком. Я чувствовала запах даже со своего места.
– Вышеупомянутые леди, – сказал он, зажигая спичку и держа ее на воздухе, – арестованы.
И он умолк, сосредоточившись на раскуривании трубки и посылая вверх извивающиеся серые облака, напомнившие мне о дымовых сигналах в фильмах-вестернах.
Если бы я только могла расшифровать их!
– Послушайте, – продолжил инспектор, – мне все еще не до конца ясна схема этой преступной шайки. Зачем, например, Брокен и его пособники брали на себя труд растворять украденные кости и останки до гомеопатической степени разведения? Если я правильно понимаю лабораторных экспертов, дистилляция доводила их содержание в воде до миллионной доли? Почему бы просто не продавать воду?
Доггер улыбнулся.
– По моему опыту, инспектор, у воров есть принципы, которые непонятны людям вроде вас и меня. Называйте это оправданием. Рационализацией. Называйте это билетом в рай. Даже самые ужасные злодеи среди нас хотят верить, что могут спастись.
– Полагаю, что так, мистер Доггер, – согласился инспектор Хьюитт. – Полагаю, что так.
– Это клеймо зверя, – продолжил Доггер, – которое требует хотя бы капли правды в наших проступках, пусть даже в высокой степени дистилляции, и не важно, насколько сильно разбавленной.
– Вы, сэр, должны были стать полицейским офицером, – улыбнулся инспектор Хьюитт.
– Думаю, нет, – улыбнулся в ответ Доггер. – Если бы я им был, я бы знал, кто и как именно убил миссис Прилл: то ли Брокен сам приехал на поезде в Хинли и Бальзам-коттедж, то ли прислал кого-то из своих пособников. Также я бы знал о роли наших леди из Африки и, в частности, об их участии в приобретении и транспортировке токсических веществ из тропиков и человеческих останков от прихода к приходу здесь, в Англии, там, где проходили их выступления, включая Бишоп-Лейси.
Как я замечала раньше, в присутствии незнакомцев Доггер становится очень многословен. Основание нашей скромной маленькой консалтинговой фирмы способствовало расцвету этого качества в совершенно неожиданной и удивительной форме.
– Значит, вы считаете, – сказал инспектор Хьюитт, – что одна или обе леди из Габона подсыпали смертоносные бобы миссис Прилл? Или предоставили оные бобы доверчивой мисс Трулав, чтобы она сделала работу за них?
– Мы не установили конкретно эту связь, – ответил Доггер. – Хотя может быть и так. Что касается того, что я считаю, это не имеет значения, инспектор. Если бы я был полицейским, я бы должен был знать точно.
Смелый ответ.
– Разлад среди преступников, вы это имеете в виду? – спросил инспектор Хьюитт.
– Что-то вроде, инспектор, – ответил Доггер, опустив веки.
Это был запланированный сигнал.
– О! – сказала я, залезая в карман. – Чуть не забыла. Мы нашли эти письма и билет на поезд в палате доктора Брокена в аббатстве Голлингфорд. Мы знали, что они наверняка будут очень важными для вашего дела и что их нужно немедленно передать вам в руки, пока их никто не уничтожил.
Я подтолкнула улики по столу.
– Прошу прощения за отпечатки пальцев и тому подобное.
О, какая жалость, что я не могу произвести химический анализ взгляда, брошенного на меня инспектором Хьюиттом! Он состоял в равных долях из скепсиса, ярости, смирения, благодарности, возмущения, облегчения и капитуляции. Никогда не видела ничего подобного!
– Разумеется, вы обратите внимание, – добавил Доггер, – что эти письма, намекающие на шантаж и отправленные его дочери, скорее всего, написаны его собственной рукой.
– В попытке убедить ее, что игра окончена, – сказал инспектор Хьюитт.
Он быстро учится.
– Как вы сказали. – Доггер улыбнулся. – И вполне вероятно, что они унесены с места преступления им самим. Или, возможно, они были написаны, но не отправлены. Уверен, что вы без проблем доведете это дело до конца.
Инспектор Хьюитт положил трубку на пепельницу и встал, скрипнув ножками кресла по полу.
– Не могу больше отнимать ваше время, – сказал он, пожимая нам руки. – Уверен, что у вас есть много более срочных дел.
Доггер вытянулся во весь рост – довольно значительный, когда он хотел это продемонстрировать.
– Ах, инспектор Хьюитт, – сказал он, – кому, как не вам, знать.
– Не думала, что ты так выскажешься напоследок, – заметила я. – Была уверена, что инспектор вспыхнет как римская свеча.
Мы ехали в «роллс-ройсе» домой в Букшоу, день клонился к концу. Над туманами висел легкий туман, и легкая дымка заволокла дорогу.
– Мои слова вовсе не были дерзкими, – сказал Доггер, – это скорее признание уважения между равными.
– То есть ты не хотел, чтобы мы уходили с поджатыми хвостами. – Я рассмеялась от радости при мысли об этом.
– Именно так, – признал Доггер. – Всегда лучше иметь взаимопонимание с властями, пусть даже оно писано невидимыми чернилами.
Я хлопнула в ладоши.
– Тем не менее он разозлился, – сказала я.
– Нет, – возразил Доггер. – Он не разозлился. Он просто нам подыгрывал.
Подыгрывание заставило меня подумать о Колли Колльере и о том, как он размахивает ивовой битой для крикета на лужайке где-то посреди эссекских болот.
– Я рада, что мы смогли оставить это ужасное дело о пальце мадам Кастельнуово в секрете, – сказала я. – Для ее сына было бы невыносимо, если бы все это выплыло наружу.
– Да, – согласился Доггер. – Вот наша настоящая награда. А это, если не ошибаюсь, огни Букшоу.
26
Две маленькие фигурки шли в полумраке по безбрежным просторам. Одна – это Доггер, вторая – это я.
Любопытно, кто-нибудь наблюдает за нами и, если да, что, по мнению наблюдателя, мы думаем и о чем разговариваем?
