Но здесь, посреди огромного кладбища, вряд ли кто-то нас увидит или подслушает, кроме мертвецов, занимающих все пятьсот акров.
Мы не торопимся, как и подобает ситуации. Мы медленно шествуем между рядами могил, как положено паре осторожных детективов, которые только что блестяще завершили свое первое официальное дело.
– Меня беспокоит еще несколько вопросов, – сказала я Доггеру. – Может быть, нам имеет смысл закладывать время на обсуждение после каждого дела? Словесная аутопсия?
– Прекрасная идея, мисс Флавия, – ответил Доггер. – Что именно вас тревожит?
– Во-первых, мисс Трулав, – ответила я, – как человек, посвятивший жизнь алтарной гильдии, мог все эти годы извлекать бесполезные вытяжки из растений и костей мертвецов и деньги из богатых людей?
– Самые правильные ответы, – сказал Доггер, – порой находятся в противоречиях. Великое добро включает в себя великое зло. На самом деле, относительно говоря, одно не существует без другого. Необычно, когда крайности соединяются в одном человеке, но такие случаи известны.
– Синтия Ричардсон сказала мне, что больные липли к Клэри Трулав, как пчелы к меду.
– Да, конечно, – согласился Доггер. – Особенно те, у кого счета в банках.
– Интересно, почему мы никогда об этом не слышали? Бишоп-Лейси – такое маленькое место.
– Жертвы мошеннических схем чаще всего молчат, – ответил Доггер. – Они живут в страхе, что их легковерность станет предметом сплетен. Стыд сильнее жажды правосудия. – Он добавил: – Или даже возмездия.
– Ты предполагаешь, что эта банда воздействовала на нее через религию? Что они воспользовались ее природной склонностью к благотворительности?
– Боюсь, что дело более серьезно, – сказал Доггер. – Судя по тому, что сказала вам Синтия Ричардсон, она использовала счета церкви, чтобы хранить преступные деньги.
– Разумеется! Синтия это и имела в виду, когда в ответ на мои слова о ловкости рук сказала, что я гений. Но как мисс Трулав удавалось это так долго скрывать?
– Пути церкви и торговых банков – это глубокие и мутные воды, – заметил Доггер, – особенно когда они пересекаются. Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем. Не завидую инспектору Хьюитту, которому придется в этом разбираться.
– Но она должна была что-то получать за свой маленький заводик в садовом сарае и за финансовые махинации, – предположила я.
– Полагаю, что да, – подтвердил Доггер.
– Но зачем? Зачем рисковать всем?
– Самоуважение, – сказал Доггер. – Соблазн… власть… возбуждение… опасность. Список можно продолжать. Но можно ожидать, что в основе всего окажется гордость.
Его слова прозвучали правдиво. Сколько старых пословиц говорит о гордости и ее последствиях? В Библии их множество.
– Да, – сказала я, – вот что поражало меня в мисс Персмейкер и мисс Стоунбрук – полное отсутствие смирения.
Доггер кивнул.
– Смирение – самый лучший барометр, и мы должны искать его в каждом, кого должны уважать.
– Эта ее хитроумная деревянная штука, имею в виду мисс Стоунбрук, остается загадкой. Думаешь, она использовала ее для того, чтобы провозить контрабанду под носом у таможенных инспекторов Его Величества?
– Она вполне могла, но дело не только в этом.
Я поняла, что он не хочет рассказывать мне об этом. Ярдов сто мы прошли в молчании.
– Ладно, – наконец сказала я. – Я обещаю перестать насвистывать тему из «Ровно в полдень»
[32] в машине.
Доггер расхохотался, и его смех прозвучал звоном колокольчиков.
А потом он внезапно посерьезнел.
– Ивовое плетение мисс Стоунбрук – это священный племенной костюм, используемый в религиозных церемониях в Северной Родезии. Забрать его у изготовителей – само по себе святотатство. В Британском музее есть похожая штука, покупка которой несколько лет назад вызвала большие споры.
– И это все, что нам надо знать о мисс Стоунбрук, – подытожила я. – Думаешь, это она дала роковые бобы дочери доктора Брокена?
– По моему опыту, – отозвался Доггер, – человек, который может осквернить алтарь, способен на все.
– Даже на убийство? – уточнила я.
– Даже на убийство, – подтвердил Доггер.
Мы уже приближались к часовне. Смеркалось. Мы рассчитали время нашего посещения так, чтобы оказаться здесь в момент, когда нас, скорее всего, не заметят.
– Участок сто двадцать четыре должен быть вон там, – показала я. – Кажется, я узнаю искривленное дерево.
– Так и есть, – сказал Доггер.
Через несколько секунд мы стояли у могилы мадам Кастельнуово. Спускалась ночь, и сухие листья царапали мраморные плиты, слово клешни крабов.
Несколько минут мы простояли в молчании, будто не желая делать то, ради чего приехали.
Наконец Доггер вытащил из кармана садовый совок, который мы взяли дома в оранжерее, опустился на одно колено, сделал аккуратный надрез в дерне и углубил его до темной почвы.
Время замерло, и я поняла, что не забуду этот момент до конца дней своих.
– Если вы готовы, – сказал Доггер.
Я сделала шаг вперед и встала на колени. Из кармана я достала маленький цилиндрический предмет, бережно завернутый в один из шелковых платков Фели марки «Либерти», позаимствованный из ее шкафа: красочное напоминание о красно-оранжевых равнинах, горах и кобальтовом небе испанских просторов; цвета земли, неба и огня.
– Готова, – подтвердила я.
Пока Доггер произносил слова, о которых мы договорились, я засунула завернутый в платок палец мадам Кастельнуово в место его последнего упокоения.
– Аминь, – сказали мы вместе.
Когда мы бок о бок шли во мраке к ожидающему нас автомобилю, я подумала, в каком странном мире мы живем. Здесь жизнь существует в тесной близости со смертью: между ними так мало пространства, что они вполне могут быть одним и тем же.
Но в конце концов, если задуматься, мы все не более чем просто частицы пыли, плывущие сквозь вечность, и так приятно знать, что мы можем так или иначе, к добру или ко злу дотянуться и соприкоснуться друг с другом.
В этом и заключается суть химии, не так ли?
Благодарности
Одно из величайших удовольствий писательского труда – это оказаться в точке, когда можешь наконец сказать спасибо.
Поэтому спасибо вам, родственные души, увидевшие во Флавии частицу себя и уделившие время тому, чтобы поделиться впечатлениями. Писатель без читателей – ничто, и я особенно благословлен вами.
