Он не колеблется и не задает вопросов; хватает свой телефон и отходит в угол, чтобы позвонить.
– Ви, – говорю я, – твоя мать… ты можешь сказать, дышит ли она?
– Она мертва. – В ее голосе не слышно никаких эмоций. Совсем никаких. Шок? Что-то еще? Я не знаю.
– Ты можешь проверить ее пульс?
– Она мертва. – Впервые девушка вкладывает в слова хоть какое-то чувство. В них звучит усталость, и я вздрагиваю, услышав это. – Она лежит на полу и…
Я слышу, как Ви Крокетт колеблется. Умолкает. Когда она снова заговаривает, то произносит шепотом:
– Они возвращаются.
– Ви? Вера!
Она кладет телефон или роняет его. Я слышу что-то похожее на шаги или стук, а потом раздается оглушительное «бабах», заставляющее меня вздрогнуть и посмотреть на трубку, как будто я опасаюсь, что из нее вылетит что-то, кроме звука.
Через секунду я подавляю этот импульс и снова подношу трубку к уху.
– Ви? Вера? Ответь мне! Что происходит?
Сэм все еще говорит по телефону, глядя на меня. Я беспомощно поднимаю руку. Ви Крокетт не отвечает. Но я слышу что-то. Движение? Отдаленный крик? Что-то вроде того.
А потом вдруг снова раздается ее ровный, спокойный голос:
– Это его прогнало.
– Вера, что это было?
– Я выстрелила из дробовика, – говорит она. – Прямо через дверь. Думаю, он со всех ног удирает в холмы.
– С тобой всё в порядке?
– Да.
– Ви… – Я не знаю, что мне еще делать, кроме как разговаривать с ней дальше. – Ви, твоя мама сказала, что беспокоилась о чем-то. О тебе?
– Нет, – отвечает она. – Моя мама никогда не беспокоилась обо мне. Если б она это делала, то давным-давно сдалась бы. Не могу особо винить ее.
Это всё какая-то бессмыслица. Я не знаю, как расшифровать слова этой девушки.
– Ви, сколько тебе лет?
– Пятнадцать, – отвечает она.
Я вздрагиваю, как от боли, и на миг прикрываю глаза.
– Моя дочь – твоя ровесница. Я знаю, что ради нее сделала бы все что угодно. Уверена, что твоя мать чувствовала то же самое. – Я с трудом сглатываю. Мне нужно, чтобы она говорила дальше. «Боже, она всего лишь ребенок!» – Расскажи мне о своей маме, Ви. Что произошло в последний раз, когда вы говорили с ней?
– Я не помню, – отзывается Ви. – Теперь это уже не важно. Она мертва. Она мертва, и я…
Она не заканчивает фразу, но у меня возникает тошнотворное, жуткое чувство. Что, если фраза заканчивалась словами «и я убила ее»? Марлин очень расплывчато говорила о том, что происходит. Она не упоминала никаких подробностей, но, может быть, просто не хотела признавать, что боится собственной дочери… Ужасно столкнуться с подобным.
Я слышу вдалеке отголоски воя сирены.
– Ви, дробовик все еще у тебя в руках? – спрашиваю я.
– Да.
– Я прошу тебя кое-что сделать, – говорю я как можно более спокойно, заботливо и уверенно. Сэм завершает свой звонок и подходит, останавливаясь напротив меня; он внимательно всматривается в выражение моего лица, в мои жесты. Но ничего не может сделать. Только я одна. – Я прошу тебя положить дробовик на пол. Сделай это сейчас, пожалуйста.
Я слышу движение. Шорох. Тяжелый удар.
– Хорошо, – говорит Ви. – Я это сделала. Но они все равно пристрелят меня. Им нужен предлог.
– Они этого не сделают, – возражаю я. – Теперь я прошу тебя открыть входную дверь, поднять обе руки повыше и встать на крыльце. У вас же есть крыльцо, верно?
У многих людей в сельских районах Юга есть крыльцо.
– Да, мэм, – отвечает она. – Но если я выйду туда, они застрелят меня насмерть.
– Обещаю тебе – они не сделают этого, если ты поднимешь руки.
– Если я их подниму, то не смогу слышать вас по телефону, – замечает она. Совершенно резонно, однако прежним странным тоном, без малейших эмоций.
– Ты можешь переключиться на громкую связь?
– Да, конечно. – Ви делает это; я слышу, как в телефон врывается весь окружающий ее мир. – Хорошо, я иду к двери. – К моему потрясению, она хихикает. – Господи, я прострелила дверь прямо насквозь! Я вижу сквозь нее.
Я испытываю тошноту при мысли, что по другую сторону двери, на ее крыльце, может лежать труп, но не говорю это вслух. Лишь произношу:
– Хорошо, открой, пожалуйста, входную дверь – медленно – и подними обе руки. Ты делаешь это, Ви?
Слышу скрип петель. Голос Ви несколько отдаляется.
– Да, мэм.
– Медленно выйди наружу и не опускай руки.
Это решающий момент. Я слышу, как вой сирен замолкает и как открываются дверцы машин. Если закрыть глаза, я смогла бы увидеть все это, словно на панорамном кадре. Ви стоит на крыльце. В двери позади нее зияет дыра. На земле лежит кто-то раненый, может быть, даже убитый. Две – нет, три полицейских машины – должно быть, все, что есть в распоряжении местной полиции, – окружили дом. Пистолеты в руках копов, взвинченных и готовых стрелять.
– Брось это! – кричит один из них, и я понимаю, что он принял телефон, который она держит над головой, за оружие.
– Брось телефон, Ви, – говорю я ей.
– Ладно, – говорит она голосом спокойным, словно замерзшее озеро.
Я слышу, как телефон падает.
Удар.
Потом три гудка – и звонок обрывается.
* * *
О том, что делать дальше, особых споров не возникает. Я пытаюсь перезвонить по тому же номеру, но после гудков попадаю на стандартное автоматическое приветствие. Могу представить, как телефон падает на крыльцо и разбивается… а если даже он и уцелел, вскоре окажется в пакете для улик, и по нему уж точно никто не ответит. Либо Ви Крокетт была застрелена, либо сейчас уже оказалась в наручниках.
Ей пятнадцать лет.
Я сую пару смен одежды в спортивную сумку и говорю Сэму:
– Я должна ехать. Ее мать звонила мне, прося о помощи. И теперь, хочу я того или нет, я стала свидетелем по этому делу. Ви позвонила мне до того, как приехала полиция, и им понадобятся мои показания для протокола. Я не хочу, чтобы они приезжали сюда и устраивали сцену, которую могут заснять киношники Миранды.
Я вижу, как при этих словах Сэм вздрагивает. А может быть, виной тому просто упоминание Миранды.
– Ты не знаешь, действительно ли так будет.
– Знаю, – возражаю я ему. – Эти документальщики кружат здесь, как стервятники. И если полиция подъедет к нашему дому, они уж точно этого не упустят. Лучше разобраться с этим подальше отсюда.
Я хочу поговорить о записи, сделанной Мэлвином в дневнике сестры Сэма, об ужасном шоке, вызванном этим, об эмоциональной катастрофе, случившейся прошлой ночью, но понимаю, что всему свое время.
