Хотя у каждого вида имеется своя вариация
на эту тему, общая последовательность действий при групповом сексе у луцианов и груперов – элитных охотников и в то же время популярнейшей среди рыбаков добычи – одинакова. Апофеозом их оргий становится в буквальном смысле вынос нерестящихся за край обрыва.
Перед самым наступлением сумерек рыбы сплываются в серо-серебристую кучевую тучу, зависающую в метре над донной поверхностью у самой кромки выступающей в открытое море губы рифа. Едва толща воды расцветится золотом закатных лучей, рыба сплывается к выступу со всех сторон и образует раздувающийся косяк из тысяч и тысяч особей. Чем больше рыб прибывает, тем необоримее становится их потребность выметать из себя икру и молоки. От этого зуда они приходят в явственное возбуждение. Кто-то мечется туда-сюда поперек толпы, кто-то трется друг о друга.
У нассауского групера весь шарообразный косяк затем начинает медленно дрейфовать к кромке рифа. Там рыба зависает в сказочной голубизне над пропастью, а солнце тем временем начинает погружаться в море. И тут внезапно из глубины косяка ракетой взмывает ввысь, к поверхности темный силуэт одной из самок. Следом за ней тут же устремляются ближайшие рыбы, а за ними со всех сторон подтягиваются всё новые особи – и из спиралью закрученного шара вытягивается к поверхности вслед за самкой-лидером конический протуберанец из самцов-преследователей. Находясь в 6–9 метрах над основной массой груперов, зримо беременная самка выметывает шлейф икры кремового цвета и по пологой дуге отваливает восвояси, на язык рифа. Свита из самцов, следуя за ней, проплывает через облако икры и добавляет свои молоки в генетический коктейль. Просто какой-то подводный «Старый служака»
[66], с силой выплевывающий высоко вверх серебряные струи рыб, которые затем опадают каскадом серебристых капель в облаках пыли-икры и пара-молок. Подобные гейзеры выстреливают то там то сям из общего скопления рыбы, притом в каждой «струе» насчитывается от нескольких десятков до нескольких сотен особей.
Брэд Эрисман, доцент Техасского университета в Остине, отмечает, что от зрелища неописуемого хаоса, царящего в ходе столь массового нереста на Глэдден-Спит, «сердце невольно заходится, настолько интенсивны там всевозможные проявления жизнедеятельности». Во-первых, сами по себе водовороты из несметных тысяч рыб. Во-вторых, не сразу бросающиеся в глаза, но отчетливые и изящные ухаживания: изменения расцветок, характерные рывки и заплывы. За ухаживаниями следует разделение косяка на подгруппы по многу сотен особей каждая – и уже из них и взметываются к поверхности фонтаны нерестящихся, засевающих море своими гаметами.
«И это не просто облачка спермы или яиц, – поясняет Эрисман, – ведь вся эта рыба выстраивается скорее в некое подобие конвейерной ленты, голова к хвосту, самцы с молоками следуют за самками, выметывающими икру, – и всё в целом похоже на извержение вулкана. Рыба продолжает потоком идти вверх сквозь оседающие вихри белой мути и нереститься».
Всё выступление, вплоть до завершающего аккорда извержения спермы последним самцом в фонтане, обычно длится не дольше минуты. Затем, откинувшись на поверхность рифа, участники перегруппировываются и снова устремляются вверх, повторяя свой коронный номер на бис. Наблюдая за тем, как эти рыбы занимаются групповым сексом, реально понимаешь, что присутствуешь при оргии из оргий.
А вот луцианам, предпочитающим нереститься, устраивая аналогичные представления на полную катушку в весенне-летний сезон, серьезно портят праздник группового секса десятиметровые зрители – китовые акулы, зависающие у места действия, разинув рот, но не от изумления, а чтобы не пропустить очередные порции лакомой икры, ведрами заносимой им прямо в пасть услужливыми сильными течениями. Как пресыщенные патриции времен упадка Римской империи ждали, откинувшись навзничь, очередного подношения сытных яств суетливыми рабынями-прислужницами, так и эти обленившиеся хищники не желают даже плавником пошевелить для добычи себе пропитания, раз оно само плывет в рот. Между тем акулы помельче и примкнувшие к ним дельфины не гнушаются, в отличие от вальяжных гигантов в амфитеатре, врываться в партер и даже прямо на сцену и пиршествовать, прореживая ряды доверчивых гуляк.
«За всем этим переполохом ученым трудно уследить, – продолжает Эрисман. – Тут и мощнейшие подводные потоки, и тысячи рыб, вихрящихся вокруг, и глаз да глаз нужен за китовыми акулами, и не из-за того, что они на тебя глаз положили, они-то как раз не людоеды, а просто могут по недосмотру случайно зашибить легким взмахом хвоста. А вот хищные акулы помельче – длиннорылые и тупорылые – те, гоняясь за рыбой, которую подсчитываешь, могут и тебя прихватить, тут приходится считаться. Короче, высокоорганизованный хаос!»
В придачу ко всему – проблема резкого снижения видимости. До начала нереста вода достаточно прозрачна, и аквалангист просматривает водное пространство на десятки метров вокруг себя, а через считанные минуты после начала нереста видимость падает практически до нуля – это просто иллюстрация к вопросу об объемах и концентрации выметываемого косяками нерестящихся рыб добра.
Через какие-то полчаса после захода солнца в рифовых водах снова устанавливается тишь и гладь. Рыба сворачивается обратно в мирно плавающие шарообразные косяки, зависшие над ложем рифа. Вместе с последними отсветами вечерней зари гаснут и последние всплески группового либидо. И погружается всё местное рыбье население в тягучий сон, отдыхая у кромки рифа и копя силы на будущий вечер, когда лучи заходящего солнца снова отдадут всем приказ выходить и строиться на продолжение праздника жизни. И так день за днем, пока сезон не закрыт.
Эрисмана, однако, более всего прельщает перспектива разгадки ключа ко всему этому ребусу: что именно служит пусковым механизмом, заставляющим этих окуневых в едином порыве устремляться к поверхности? Как они самоорганизуются и выстраивают порядок следования друг за другом? Какие ухаживания происходят между особями и сколько времени они занимают? Наконец, насколько устойчивы группы спаривающихся рыб? Иными словами, есть ли в рамках колоссальной оргии в масштабах популяции некие устойчивые подгруппы притершихся друг к другу партнеров и партнерш? Множество вопросов предшествуют ответу на главный вопрос: чем всё-таки обусловлен успех репродукции рифовых рыб? Но сама постановка всех этих вопросов делается бессмысленной, если в естественный процесс полового размножения рыб вмешивается человек, забрасывающий в воду всяческие крючки или неводы, прямо в святая святых их нереста на рифах.
«Привнесение самого фактора рыболовства в нерестовое скопление полностью нарушает его поведение – от и до. По другим видам, в частности пернатых, мы знаем, что подобное развитие событий чревато разрушением всей системы». Проблема, по словам Эрисмана, заключается не просто в физическом сокращении поголовья рыбы. Вылов приводит оставшуюся популяцию еще и в стрессовое состояние, снижая у выживших особей выработку половых гормонов. А ведь это те самые гормоны, что отвечают и за смену окраски, и за поведение при ухаживании, и даже – при необходимости – за запуск механизма перемены пола у тех видов, у которых подобная регуляция предусмотрена.
